Требуется в игру!

Сид Броксвелл
Хранитель, бывший Белый Бутон

30 лет, молодой отшельник. Замкнутый, нелюдимый, меж тем безмерно добр ко всем, кто нуждается в его помощи...читать далее

Требуется в игру!

Мернери Джонс
Хранитель, бывший Алый Бутон

40 лет. Хозяин местного трактира. Добродушный и общительный, яркий, веселый и очень мудрый...читать далее

Требуется в игру!

Амели Леруа
Хранитель, бывший Черный Бутон

34 года. Хозяйка библиотеки. Несколько надменна, прозорлива и наблюдательна, ценит порядок...читать далее

Требуется в игру!

Амайя Нирэн
Бывший Белый Бутон

15 лет. Замкнута, недоверчива, бесконфликтна. Странно разговаривает, много мечтает...читать далее

Требуется в игру!

Иммануэль Лепприкон
Белая Роза

12 лет. Дружелюбна и отзывчива, улыбчива, маленькое солнышко, поднимающее настроение любому...читать далее

Требуется в игру!

Кэтрин Соломон
Голубая Роза

18 лет. Умна и амбициозна, самоуверенна, падка на лесть. Несколько наглая, грубая, но добра и отзывчива...читать далее

Война Роз

Объявление

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Война Роз » Эпизодический отыгрыш » АС: shut up and let me into your life (Ахтунг! NC-17)


АС: shut up and let me into your life (Ахтунг! NC-17)

Сообщений 1 страница 22 из 22

1

http://s5.uploads.ru/O8yEz.png

1. Персонажи
Швейцария (Адриан Дей), Китай (Дитрих Бургшталлер) - Axis Powers Hetalia
2. Время действия
Зима n-ого года; поздний вечер.
3. Место действия
Швейцария; Берн
4. Краткое описание
Китай летит в другую страну на важную встречу, пересадка выходит в Швейцарии, и по неизвестной причине самолет надолго задержали. Время уже практически ночное, гостиницы закрыты, а единственный, кого Яо знает в Швейцарии - сам страна. Решение только одно. Ваш впускает старого друга переночевать, но на деле оказывается, что, так как он не любитель приглашать гостей, у него нет для них отдельных кроватей.

Отредактировано Адриан Дей (2013-12-07 16:48:43)

0

2

Мудрое изречение о сходстве жизни с полосатой зеброй как нельзя хорошо подходило к тому состоянию, в котором сейчас был Китай. Буквально пару дней назад его упорно преследовала белая полоса, как вдруг резко началась черная.
Закончился любимый сериал, обед вдруг начал подгорать или вообще оказывался пересоленным, а любимый босс «подарил» ему срочную командировку в некую маленькую европейскую страну, до которой ранее Яо не было никакого дела.
Самым невеселым было то, что лететь в эту страну из Китая нужно было непременно с пересадками, чего Ван вдвойне не мог терпеть – он ненавидел отрезок времени между двумя самолетами, в который невозможно расслабиться ни на минуту из-за постоянного страха перед неизвестностью, вдруг что случится, сорвется или изменится.
Так он оказался в Берне, городе, который к собственному сожалению не знал, да и, честно говоря, не особо и стремился узнать. Завертелась привычная процедура с документами, хорошо знакомая спешка и волнение – тут надо отдать должное швейцарским работникам, которые были удивительно вежливы и обстоятельны – и вскоре Ван все же смог на секунду расслабиться, откинувшись на стеклянную стену аэропорта и в сладком ожидании уставившись на табло, по которому резво пробегала информация о рейсах.
Немецкий Китая был весьма слабым, а швейцарский немецкий он не понимал почти вовсе, но одна надпись все же показалась ему странной, настолько странной, что он даже полез в интернет-переводчик, но прежде, чем он успел его открыть, до его ушей донеслась английская речь диспетчера:
«Самолет ХХ898 Берн - Маленькая Европейская Страна задерживается в связи с нелетной погодой на неопределенный срок. Просим извинения за неудобства».
Яо продолжал пялиться на табло, позорно медленно соображая, что это означает для него.
Как уже говорилось, китаец совершенно не знал Берна, а, значит, не знал и ни одного человека в нем, к которому мог бы попроситься на ночлег. Видимо, придется Яо провести ночь в швейцарском аэропорту, ибо время было уже позднее и в гостиницу его бы уже не приняли, да и снимать валюту не хотелось.
От нечего делать печальным взглядом пробегаясь по контактам в мобильном телефоне, Китай устало представлял себе эту картину – бедный маленький Ван, в большом, незнакомом аэропорту, совсем одинокий и совсем беззащитный, с одной лишь только маленькой сумкой (он старался не брать с собой в командировки много вещей) и парой юаней в кармане, которому не к кому пойти и некуда податься… Это была действительно самая черная полоса в его жизни.
Блуждающий взгляд Китая вдруг остановился на одной из строк списка контактов.
«Швейцария».
Яо передернуло от одной этой мысли, но глаза снова неумолимо уставились на злополучное имя. Ваш Цвингли был единственным человеком во всей Швейцарии, которого Ван хоть как-то знал, и, соответственно, его единственным шансом спастись от ночевки на жестких железных скамьях. Однако перспектива провести со Швейцарией ночь под одной крышей тоже была малоприятна.
Нет, конечно, они были знакомы, и даже могли бы назваться «друзьями», но Ван никогда не понимал хода мыслей швейцарца, а потому всегда испытывал некоторое неудобство в общении с ним. Сложно расслабиться, когда не знаешь – ткнется ли сейчас в твой лоб винтовка, или тебя мягко похлопают по плечу.   
Китай хотел было нервно выключить телефон и прилечь на своем жестком импровизированном ложе, чтобы как можно быстрее заснуть и проспать все ожидание, но вдруг обнаружил себя в дверях аэропорта, с сумкой через плечо и морем уверенности в голове.
Нежелание Яо провести ночь в аэропорту было сильнее здравого смысла, и вскоре он уже шел (пешком, разумеется, денег-то у него не было!) к дому Швейцарии - единственному дому, который был ему знаком во всем Берне.

Уже ближе к ночи Ван достиг своей цели, остановившись возле неприятно знакомой двери и переводя сбившееся дыхание. Всего один звонок отделял его от непременного гнева Ваша, и здесь на Яо снова напала нерешительность.
Но не даром же он пер в такую даль, верно? Дрожащая рука нехотя поднялась и надавила на кнопку.
Раздался мерзкий скрипучий звук (Китай вообще не любил звуки дверных звонков), и Ван устало вздохнул, прислушиваясь к звукам в доме.

Отредактировано Дитрих Бургшталлер (2013-09-14 20:13:21)

+1

3

Au glannabi rhenus
Ad ardus alpon,
Tou' magisa matua

А за окном летел снег.
Ледяные вихри закручивали тысячи мерцающих серебристо-серых крупинок в бесконечный снежный вальс, играли с тонкими ветвями деревьев, заставляя их трепетать, словно пораженные морозом, с самого утра блуждавшим по быстро опустевшим улицам. Давно жители Берна не ощущали на себе настолько суровой зимы. Большинство из них предпочли отсиживаться дома, ожидая, пока метель сойдет на нет, а температура поднимется хоть на несколько градусов – но, видимо, у погоды были на сей счет свои мнения и порядки. С самого утра снежные вихри окутывали город в свои ледяные объятия и даже к концу дня, раскрасив улицы в кристально-белый цвет, все еще не желали отступать. Им вечно было мало – они желали большего, желали засыпать город в снег по самые крыши, показав, что людской род бессилен перед капризами природы - но даже возможности такой могущественной силы, как зима, не могут быть безграничны.
Они злились. Их ярость ощущалась в каждом порыве ветра, в каждом ударе ветви дерева о покрывшееся диковинными морозными узорами оконное стекло. Метель, окутавшая собой улицы, олицетворяла собой некий бунт природы, разозлившейся на человечество, воздвигнувшее дома, поселения и целые города на некогда нетронутом клочке земли в предгорьях величественных Альп.
Зима бунтовала. Бунтовала всей своей природой, она словно объявила войну ни в чем не повинным жителям Берна и нанесла им сокрушительный удар, яро предъявляя свои права на владение живописными просторами швейцарских гор. Владение бескрайними вересковыми пустошами, заливными лугами, раскинувшимися от берегов Рейна до альпийских вершин.
Ваш всегда любил зиму. Для него это была пора, когда можно найти повод остаться дома и не ехать на какую-нибудь важную встречу – например, списать все на холод, из-за которого не заводятся моторы автомобилей, буран, мешающий полету самолетов, сильный ледяной ветер, не позволяющий бродить по заснеженным улицам без опаски тяжело заболеть.
Но, к счастью, сегодня Швейцарии не нужно было никуда идти. Вся Европа слишком хорошо ощущала на себе ярый бунт природы – не успев оправиться от необыкновенно жаркого лета, европейцы оказались повержены так внезапно пришедшей на смену ему ледяной зимой. Все переговоры и конференции были отложены, люди и обличия стран разбрелись по теплым домам, как лесные звери прячутся поглубже в норы во время холодов. День оказался абсолютно свободным, но Ваш, который не любил тратить время попусту, решил пустить свободные часы на работу, которая по плану ждала его только на следующей неделе. Да, все дни были распланированы на месяц вперед – а как иначе можно все успеть? Нет, Швейцария любил жить по планам и графикам. Пунктуальность всегда была при нем, всегда была частью его характера и, нужно сказать, часто помогала ему разобраться с не самыми приятными обязанностями. Ваш аккуратно расписывал длинный список дел, выполнял каждый пункт в свое время и успевал к сроку без лишней нервотрепки.
Так произошло и сейчас. Встав пораньше и с удовольствием убедившись, что погода за окном хуже некуда, Швейцария потратил примерно полчаса, чтобы наскоро перекусить и привести себя в порядок, после чего сразу же принялся за работу, изредка делая небольшие перерывы. И вот – поздний вечер, потрескивающее мигание лампы, которая явно устала работать столько времени подряд, удовольствие от доделанной работы и быстро летящие за окном снежные крупинки. Неплохое настроение, легкая приятная усталость. Ваш быстро собрал вещи с рабочего стола, аккуратно расставив их каждую на свое место. День прошел просто идеально – полезный, не слишком утомительный. А погода-то, погода! Подобной метели он не видел давно.
Да, Швейцарии всегда нравилось наблюдать за грозой или бураном, особенно из окна, сидя в теплом комфортном помещении, а не снаружи, жертвой неприятных капризов природы. Вот и сейчас, дергая верхнюю пуговицу на тонкой рубашке, Ваш предвкушал момент, когда он ляжет в теплую постель и будет медленно засыпать под рев бурана, зная, что завтра целый день будет свободным от всяких забот.
Поздний вечер. Полумрак, метель за окном, приятная уютная атмосфера…
И дребезжащий звук дверного звонка.
Дверного. Звонка.
«Что за…»
Кто мог прийти к нему, к Швейцарии, который никогда не отличался особой любезностью к незваным гостям, да еще в такой буран и так поздно? Кто окончательно потерял рассудок?
Негромко ругаясь про себя, Ваш вышел в коридор, по пути зажигая лампы и невольно щурясь от непривычно яркого света. Тот, кто находился за дверью, продолжал упрямо нажимать на кнопку звонка, словно у него не было ровным счетом никакого терпения.
Настроение резко скатилось вниз, казалось, что минуту назад Швейцария не любовался заснеженными улицами, предвкушая момент отхода к долгожданному сну. Несомненно, в такой пунктуальности, как у него, были и свои неприятные черты: к примеру, если что-то идет не по плану, расположение духа и даже самочувствие непроизвольно ухудшаются. Вот и сейчас Ваш раздраженно вздохнул, поворачивая двумя пальцами дверной замок.
Человека, оказавшегося перед ним, он ожидал увидеть меньше всего. Всегда невысокий, а сейчас словно еще сильнее уменьшившийся в размерах, с припорошенными снегом длинными темными волосами, тонкими чертами бледного лица и маленькой сумкой в руке, незваный гость нерешительно переминался с ноги на ногу, все еще судорожно пытаясь восстановить сбившееся дыхание.
- Китай?
Этот возглас был скорее изумленным, чем гневным – хотя Ваш точно представлял себе, что именно таким будет его голос, когда он начнет читать морали внезапно пришедшему человеку, не оповестившему о своем скором прибытии.
- Ты… - Швейцария запнулся, изумленно изучая взглядом незваного гостя. – Ты вообще знаешь, сколько сейчас времени? Ты что, пешком шел при такой погоде?
Впрочем, эти вопросы, особенно последний, явно были риторическими – если судить по внешнему виду Яо, можно было без труда понять, что идти ему пришлось долго, а раз он прошел такое значительное расстояние, то явно знал, зачем ему нужно было попасть именно в дом к Швейцарии, следовательно, у его визита определенно была цель.
Ваш отошел в сторону, пропуская Китай внутрь дома. Снег на его волосах и одежде таял, скатываясь на пол крупными каплями, и Швейцария невольно закусил губу, подавляя в себе желание сорваться с места и отправиться за тряпкой, чтобы вытереть такое кошмарное нарушение во всегда аккуратной и идеально чистой обстановке дома.
Не дожидаясь, пока Ван переведет дух, Ваш сразу же развернул его к себе, мимоходом убрав пальцами особенно крупную каплю воды с длинной пряди темных волос.
- Быть может, расскажешь, почему ты врываешься ко мне в таком виде, в такое время, да еще и без предупреждения?
Швейцария проводил взглядом очередную каплю, скатившуюся прямо на идеально чистый сухой паркет. Что бы ни привело Яо сюда, это должна быть очень серьезная причина. Именно «должна быть». Иначе – Ваш не побоялся бы этих слов – он сразу же выставит незваного гостя за дверь.

Отредактировано Адриан Дей (2013-09-14 23:24:22)

+2

4

Дверь стремительно открылась, и Вану пришлось отступить, чтобы его не зашибло.
Он был вполне готов увидеть разъяренное лицо Швейцарии, или вообще дуло винтовки, услышать о себе много хорошего и быть посланным  обратно в аэропорт.
Но первым, что он услышал, было скорее удивленное, чем гневное восклицание:
-Китай?
Ваш любезно посторонился, а Вану и не нужно было особое приглашение. Он резво вошел в дом, радуясь возможности погреться хотя бы пару минут.
Холод схлынул, и бедный Яо затрясся, застучал зубами и стремительно покраснел – больше все же от температуры, чем от бушевавшего в нем смущения.
Когда Швейцария легко дотронулся до его плеча, Ван послушно повернулся, решив пока слушаться во всем хозяина дома, и даже позволил тому провести рукой по своим мокрым от таявшего снега волосам (странный жест, надо сказать).
- Быть может, расскажешь, почему ты врываешься ко мне в таком виде, в такое время, да еще и без предупреждения?
Ван открыл рот, чтобы ответить, но челюсти не слушались и только меленько клацали зубами. Серьезно, люди, вы видели, что творится на улице? А сколько километров от аэропорта до дома Цвингли, представляете? Было холодно, мокро, стыдно и очень смешно. Только Ван Яо мог попасть в такую ситуацию.
Чтобы исправить хотя бы один из этих негативных факторов, Китай стянул с себя промокшую от растаявшего снега куртку, которую справедливее было бы назвать ветровкой, повесил на локоть и спрятал замерзшие пальцы под мышки.
-Ты удивительно гостеприимен, ару, - наконец смог выдавить китаец, пусть и немного заикаясь и путаясь в словах от все еще ходившей ходуном челюсти. – Я бы на твоем месте уже давно предложил бы себе чаю как лекарство от холодной смерти, ох.
Ноги Вана подогнулись, когда он хотел отвесить хозяину вежливый поклон, и китаец рухнул на пол, как мешок картошки, и рассмеялся.
-Я шел к тебе от самого аэропорта, ару. Мой самолет отложили в связи со снегопадом, а у меня нет ни франка на гостиницу или хотя бы такси, ару. Да и слишком поздно уже, а из друзей у меня во всей Швейцарии только ты и… ты, ару йо.
Ван пытался шутить, пытался играть на человеческих чувствах Ваша, короче, делал все, лишь бы «друг» не отправил его в обратное путешествие. Или хотя бы чтобы оплатил для этого путешествия такси.
-Пожалуйста, позволь мне переночевать у тебя, ару. Обещаю, я уйду так рано, что ты даже не заметишь меня, ару… А, если хочешь, позже я могу даже оплатить свой ночлег, - нехотя добавил Китай, злясь из-за самой мысли, что его могут заставить платить за ночь у друга.
Тут Ван поймал себя на том, что сидит на полу, попытался встать, понял, что промерзшие ноги не желают слушаться, и, виновато улыбаясь, протянул Швейцарии руку.
Дурацкая ситуация, дурацкая история, дурацкая ночевка, которую просто надо пережить.

+1

5

Вот ведь оказывается, какие неожиданные повороты бывают в жизни.
И как же правдива эта фраза, пусть даже в ней имелось в виду нечто глобальное, а не просто нежданный визит старого друга. Всего пару минут назад Ваш любовался заснеженными улицами Берна из сплошь покрывшегося морозными узорами окна,  с мечтательным выражением лица размышляя о том, как проведет завтрашний день. По счастливому стечению обстоятельств (и, возможно, не без улыбки Фортуны, ледяным ветром занесшей город снежным покрывалом), Швейцария успел разобраться со всеми делами за пару часов, выполнив заодно и план на завтра, так что, похоже, следующий день оказывался полностью свободным. И еще каких-то пять минут назад мысли Ваша не были заняты ничем, кроме предвкушения долгожданной свободы от обязанностей и планирования завтрашнего дня. «Может быть, пойти прогуляться? Или проведать Лихтенштейн? Или зайти в то приятное кафе, которое еще расположено прямо на берегу Аре? Или… Или…»
Но вот оно, то неожиданное обстоятельство, мгновенно пустившее все планы и фантазии под откос. Хотелось взвыть, словно раненый зверь, ударить кулаком об стену… Нет. Лучше сразу взять и выставить незваного гостя за дверь. Или пустить пинком по лестнице, бросив вдогонку пару обидных слов.
Ведь Ван точно пришел для того, чтобы сообщить Швейцарии какие-то невероятно срочные и не факт, что приятные, известия. Или, возможно, возложить на его плечи еще больше дел, чем у него было до сего момента.  А какая может быть иная причина, способная заставить Яо тащиться пешком в такую даль от аэропорта, да еще и при такой погоде?
Ваш проводил взглядом Китай, который, дрожа, как осиновый лист, стянул с себя тонкую насквозь промокшую куртку и спрятал окоченевшие пальцы, переминаясь с ноги на ногу.
-Ты удивительно гостеприимен, ару.
Швейцария резко почувствовал, как знакомое горячее чувство растекается по его жилам, насыщая организм внезапно вспыхнувшей яростью. Между прочим, он мог бы сказать спасибо хотя бы за то, что Ваш впустил его, не бросив замерзать на улице и не захлопнув дверь прямо перед носом. А ведь такой поворот событий был возможен, вполне возможен! Будь у Швейцарии менее приятное настроение, он так бы и поступил. Ему не привыкать – в стольких военных ситуациях он «захлопывал дверь» перед теми, кто просил его о помощи. Холодный, равнодушный к чужим бедам, усиленно и даже упрямо сохраняющий вечный нейтралитет, он был таким на протяжении всей жизни. Даже сейчас его невыносимо раздражала виноватая полуулыбка Китая, не сходившая со всегда желтоватого, а сейчас раскрасневшегося от мороза лица. Да, хуже ситуации придумать и нельзя.
- Ты пришел сам, я тебя тут не держу, - негромко отозвался Швейцария, для пущей убедительности вновь открыв дверь, снаружи которой слышался дикий рев бурана. – Можешь постучаться в дом к кому-нибудь другому, кто точно предложит тебе выпить чего-нибудь согревающего.
Но, похоже, его слова так и остались неуслышанными – согнувшись в попытке отвесить поклон, Китай неуклюже свалился на пол, оставив Ваша недоуменно смотреть на него, ломаясь между гордостью и воспитанностью. Тот тем временем продолжал говорить, временами странно хихикая.
Отложили рейс? Какая знакомая ситуация. И, пожалуй, именно в этот момент Швейцария проклял всех существующих богов, и природу в том числе, за то, что за окном сейчас бушевала метель.
-Пожалуйста, позволь мне переночевать у тебя, ару. А, если хочешь, позже я могу даже оплатить свой ночлег…
- Деньги мне не нужны, - сразу же отрезал Ваш. Хотя, в следующую секунду он пожалел о сказанном – деньги ведь нужны всегда. А уж ему-то тем более. – И ты у меня дома мне тоже не нужен.
Китай, опять виновато улыбнувшись, протянул ему руку, чтобы Ваш помог ему подняться. Тот на секунду закатил глаза, но встать помог, вырвав пальцы из ладони Вана, как только тот поднялся на ноги. В следующую секунду Ваш пожалел о сказанной пару секунд назад фразе о том, что не хочет видеть Китай у себя дома, едва заглянув в его усталые глаза, полные надежды на то, что ему можно будет остаться.
А и правда. Куда ведь ему идти? Обратно до аэропорта тащиться на таком морозе – самоубийство, все гостиницы уже давным-давно закрыты, а в Берне у Вана действительно не было больше никого из знакомых. Выставить его за дверь и тем самым вынудить искать себе ночлег в подвалах, как бродяге? Ну уж нет. Пусть Швейцария и не отличался особым радушием, но на такую жестокость он пойти не мог. Остается только потерпеть и смириться с таким поворотом событий.
- Ладно, оставайся.
Развернувшись спиной к Китаю, Ваш махнул ему рукой, призывая следовать за ним. Все-таки ему и правда лучше выпить чего-нибудь горячего, чтобы согреться.
Зайдя на кухню, Швейцария поставил чайник и начал рыться на полках в поисках хотя бы одного пакетика. Скорее всего, Китай не захочет пить такой чай, но выбирать было не из чего – сам Ваш скорее предпочитал кофе, а листового чая (или какой там пьют китайцы?) у него в принципе никогда не было.
Наскоро бросив в чашку сахар с лимоном и залив кипяток, Швейцария поставил ее на стол перед Ваном, присев на соседний стул. Стараясь не обращать внимания на гостя, Ваш покачивался из стороны в сторону, размышляя, где же ему уложить Китай.
И в этот момент он понял, что ситуация точно может быть хуже. Новый диван в гостиную как раз должны были привезти через два дня, а старого сейчас в доме не было. Так что единственным возможным вариантом оставалась только кровать самого Швейцарии.
- Эм… Ван, - он избегал встречаться с ним взглядом. – Есть одна проблема. Дело в том, что у меня сейчас… м-м-м… Только одна кровать.

Отредактировано Адриан Дей (2013-09-18 21:12:15)

+1

6

Этот наглый ребенок оказывал ему помощь с таким видом, словно его тут заставляли есть живых червей. Очень мило, Ван все-таки был склонен считать себя хоть немного симпатичнее упомянутых животных, а после всех этих швейцарских закатываний глаз, вздохов и пожиманий плечами китайца охватило настойчивое желание залезть под землю, если бы только она могла дать ему теплый ночлег на эту ночь. Очевидно, он действительно сорвал своим появлением какие-то невероятно важные планы Ваша. Черт побери эту метель.
Нетерпеливо вырванные пальцы оставили на ладони неприятное жжение. Подать руку бедному старику - да, это действительно должно быть ужасно неприятно. Но кто же виноват, что швейцарские таксисты не особенно соглашаются подвозить подозрительных желтокожих гостей задаром? Ноги ныли так, что каждый шаг давался с огромным трудом, и Ван ежесекундно содрогался от страха снова упасть – не в четыре тысячи лет же устраивать подобные походы!
-Спасибо тебе, ару, - почти шепотом произнес Китай, обращаясь к швейцарскому затылку, и со всей доступной ему сейчас скоростью следуя за Вашем, задержавшись лишь для того, чтобы снять обувь и поставить ее на коврик у двери.

Кухня встретила теплом, гораздо более ощутимым, чем прихожая. Едва заметив батарею, Ван прижался к ней, обхватив руками как утопающий щепку, с наслаждением принимая в себя тепло.
Предложенный чай Китай так же принял с искренней радостью, вполне привыкший к отварам и похуже, и сразу же отпил, а после расплылся в блаженной улыбке. Тепло. Наконец-то. Слава богу.
Ему хотелось засыпать Ваша комплиментами – уж поверьте, искренне, - сказать что-то вроде: «черт, ты самый добрый и отзывчивый человек во всех Альпах, друг!», но он слишком переживал, что Цвингли поймет его неправильно, а потому выразил бушующую в нем благодарность лишь теплым, пронизанным искренней симпатией взглядом, который хозяин, увы, не заметил, будучи слишком занятым какими-то мыслями.
Ван снова глотнул чай, моргнул, и смог, наконец, оторваться от батареи, которая явно была смущена таким вниманием к своей персоне. Китаец выпрямился и открыл было рот, чтобы завязать разговор, но хозяин опередил его, и весьма интересной фразой:
- Эм… Ван, - кажется, он старательно избегал встречаться с ним взглядом. Интересно, с чего вдруг? – Есть одна проблема. Дело в том, что у меня сейчас… м-м-м… Только одна кровать.
Китай поперхнулся чаем и покраснел.
Нет, по-хорошему, он, конечно же, должен был сказать, что согласен спать на полу. Но после длительного рейса, долгой прогулки и вообще пережитых волнений ужасно хотелось ощутить под спиной мягкую кровать. Да и в условиях бурана за окном ночь на полу точно принесла бы ему как минимум насморк, а то и смерть от воспаления легких.
Единственный выход был одновременно и очевиден, и невероятен. Яо некоторое время обдумывал эту перспективу, глядя перед собой пустым взглядом и кусая губы, а затем произнес, не совсем еще собравшись с мыслями:
-Ну, я не храплю, ару.
Из его груди вырвался тяжелый вздох, щеки болезненно покраснели, а губы дрогнули, но он все же нашел в себе силы выдавить из себя итог минутных размышлений:
-Ладно, я понимаю, ару. Раз уж дела обстоят так, то мне лучше убраться, к тому же, я явно тебе мешаю, ару йо. Прости, что помешал, ару-у.
Китай встал, тяжело опершись на стол, и собрался уходить, но его лицо ясно выражало, что перспективы возвращения в аэропорт чуть ли не доводят старика до слез. Глотнув воздух ртом, он с ужасом подумал (правда, немного преувеличив действительность), что может и не вернуться из этого путешествия, а потому направился все же не к входной двери, а к Вашу, подле которого снова сел и виновато покраснел.
-Слушай, я… Я вполне понимаю, что за такие просьбы меня гнать в шею надо, но я правда очень устал, и, скорее всего, обратно не доберусь, ару. Давай просто переживем эту ночь, а потом забудем, как страшный сон, ару йо. Обещаю, я не дотронусь до тебя.
Спать в одной постели с Вашем Цвингли, который не так давно обстреливал из ружья всех, кто только пересекал его границы? Спать в одной постели с вечно хмурым, строгим и нелюдимым Вашем Цвингли? Спать в одной постели с другим человеком? Кажется, вот уже несколько веков, как Яо это не удавалось, и в сердце вдруг появилось вполне, должно быть, естественное желание ощутить возле себя тепло живого существа, а не искусственной батареи.
-Если ты сделаешь это, - Ван почти что шептал. – Обещаю, моя благодарность не заставит себя ждать. Ару.
Сейчас все зависело от одного швейцарского слова. Ваш вполне мог сказать «нет, пошел вон», и Вану пришлось бы уйти. Да и, сказать по правде, так он и сделает, в этом нет сомнений. Если только в его ледяном сердце вдруг не проснется жалость, или снисхождение – о другом чувстве к себе Китай не смел и задумываться.
Его глаза беспокойно скользнули по столу и уставились прямо в мятные глаза Швейцарии. Ван ждал, как ждет преступник смертного приговора или помилования, с замиранием сердца и непонятным холодом в животе.

+1

7

Возможно, ситуация была бы куда приятнее как для Ваша, так и для Яо, если бы на месте первого был какой-нибудь другой человек. Более дружелюбный к окружающим, менее закрытый и холодный. Швейцария никогда не любил общаться с людьми, предпочитая им компанию в виде самого себя. Он всегда ощущал острый некомфорт, когда был вынужден вступать в разговор с посторонними или даже близкими – общение явно не было создано для него. Абсолютный интроверт и в какой-то малой степени мизантроп, он предпочитал ограничиться парой приветственных кивков, встретившись с кем-то знакомым, чем заводить длинную беседу, перемывая друг другу каждую косточку.
Вообще, не будь Ваш таким нелюдимым и напряженным, обстановка вполне могла бы располагать к уюту. Просторная, залитая приглушенным светом кухня, игра теней на длинных полупрозрачных занавесках и выкрашенных в золотисто-янтарный цвет стенах, приятный аромат ягодного чая, приятное тепло, когда за окном бушует ледяная метель  – мелочи, а так радуют душу.
Но, увы, как ни старался Швейцария отвлечься от неприятных мыслей, ему это никак не удавалось. Он всегда слишком много думал, слишком много размышлял. Никаких импульсов, порывов – только четко распланированные действия, вечное правило  «сначала подумай, потом сделай». Четко математический склад ума призывал к построению различных вариантов развития событий, и чем больше их будет, тем лучше – не нужно будет лихорадочно метаться от слова к слову, от действия к действию, если вдруг возникнет некий форс-мажор или иной неожиданный и внезапный поворот.
Ваш всеми силами старался не обращать внимания на крошечную кляксу, запятнавшую так хорошо начавшийся день. Пытался забыть о том, что рядом с ним сидит совершенно посторонний человек – а посторонними для Швейцарии были абсолютно все, даже близкие знакомые и друзья, за исключением, пожалуй, одной лишь Лихтенштейн. Но с ней – отдельный случай. А вот Яо-то Ваш точно не хотел видеть рядом с собой, особенно, кхм, в одной постели, на соседней подушке.
И до последнего момента Швейцария отчаянно надеялся, что Ван найдет какой-нибудь выход из неловкой ситуации, возможно, превратив все в шутку, как он это делал раньше, или просто предложив иной вариант решения проблемы. Но ни одному из этих желаний не было суждено сбыться, потому что Ван, немного поломав комедию с нытьем по типу «прости, что я тебе так мешаю», подошел к двери и, пару секунд покачавшись возле нее, вновь опустился на стул рядом со Швейцарией.
- Давай просто переживем эту ночь, а потом забудем, как страшный сон, ару йо, - Китай залился краской. - Обещаю, я не дотронусь до тебя.
Ваш удержался от резкостей, лишь негромко фыркнув в ответ. Выхода из ситуации действительно не было. Заставить Вана спать на полу? Как бы Швейцарии ни был неприятен его визит, это не дело: так поступать с гостями, пусть и нежданными. Выпроводить его? Уже впустил же. Обратно не прогонишь, как бы ни хотелось. Да, Ваш сейчас действительно больше всего желал отправить Китай на улицу – но что дальше? У него же с собой нет ни франка, а оплачивать старому другу такси в аэропорт швейцарец не желал – в такой поздний час, да еще далеко мало кто захочет работать за невысокую цену, а раскошеливаться на большее Вашу не хотелось.
Выходит, вариант с выпроваживанием отклоняется. Может, Швейцарии самому поспать на полу? Или не спать вообще, заняв ночь чем-нибудь более полезным?
Нет. Вот это уж точно не выход. Неслыханная наглость – ворваться в дом, занять постель хозяина, да еще и его самого оставить без отдыха. Нет уж, такой вольности Ваш не мог позволить себе. Тем более, представив, что весь завтрашний день он будет засыпать на каждом ходу, Швейцария окончательно решил, что изменять собственным принципам он не будет ни при каких условиях.
Даже если эти самые условия подразумевают под собой сон в одной постели с посторонним человеком.
-Если ты сделаешь это, обещаю, моя благодарность не заставит себя ждать. Ару.
Ван скользнул глазами по столу и в следующий момент уставился прямо на Швейцарию. Тот, вздрогнув от неожиданного зрительного контакта, мгновенно отвел взгляд, изучая пар, тонкими прозрачными струйками поднимающийся от чайника.
Выхода из ситуации не было. Он не желает, не желает провести ночь в одной постели с Китаем! Не желает. Но есть ли другой вариант?
«Моя благодарность не заставит себя ждать». Благодарность. Иметь кого-то у себя в долгу всегда полезно. Пожалуй, только эта мысль и могла заставить Швейцарию пойти на уступку.
- Ладно, - проворчал он, с явной неприязнью выдавливая из себя слова. – Спальня и ванная дальше по коридору, вторая дверь налево и первая направо.
С этими словами он встал со стула, развернувшись к Китаю спиной и устремив взгляд в окно, тщетно пытаясь занять чем-нибудь бешено скачущие мысли.

0

8

Слава богу, Вану все-таки удалось найти подходящий «ключик» к холодному сердцу Швейцарии. Ну, да конечно. Кому не хочется иметь крупнейшую страну Азии в должниках? Все в этом чертовом жестоком мире только и хотят, что использовать Китай для своих целей, а вот когда ему требуется помощь и посильная поддержка от друзей и соседей, то те пожимают плечами и заявляют «у нас только одна кровать, прости», или «вас там и так много, ну, подумаешь, потонут от наводнения еще миллионов двадцать, ты и не заметишь!». Словами не описать, как ненавидел Ван в этот момент весь современный мир, все это дурное европейское гостеприимство, противный ягодный чай, который и чаем-то назвать стыдно, и сдавленный, полный отвращения тон Швейцарии. Черт с ним, это всего одна ночь. Эй, «Великая Китайская Империя», это ведь далеко не самое позорное, что ты переживал в своей жизни, не так ли?
С огромным трудом сохранив самообладание,  и не выдав своих мрачных мыслей ни малейшим движением лица или тела, Китай покорно улыбнулся, и отвесил легкий поклон, тихим, почти незаметным шепотом произнося:
-Я благодарю тебя, ару, - словно нарочно не обращая внимания, что хозяин дома уже давно встал со стула, и повернулся к Вану спиной, как будто это была его лучшая часть, которую он стремился всем демонстрировать. А еще каких-то пятьсот лет назад его за такой поступок без промедления казнили бы. И, уж поверьте, день, когда Китай снова станет великим, непременно наступит, и уж тогда Ван покажет всем этим надутым белокожим великанам, какого обращения он достоин.
Хотя нет, нет, Яо просто зол, и несколько преувеличивает ужас сложившейся ситуации. Ваш ведь совсем не плохой человек. Просто «хорошесть» - это вовсе не готовность броситься грудью на амбразуру, жертвовать собой ради других, бросить все на алтарь дружбы, нет. К примеру, Япония всегда был чертовски гостеприимным и вежливым человеком, его можно хоть посреди ночи разбудить своим появлением и тебе тут же будет готов лучший чай, беседа и постель, а на лице хозяина всегда будет гореть милая улыбка. Но все эти, безусловно, хорошие качества не помешали ему ворваться в дом старшего брата и нанести тот бесчестный удар в спину. А Швейцария? Ну да, он невежлив и холоден, неприятен и груб, всегда как-то больше в себе, чем со всеми, должно быть, просто любящий некоторое одиночество, и имеющий право на эту любовь. Но все-таки, идя к нему, Ван в глубине души знал, что, пусть его встретят без улыбок, обругают, разозлятся – но никогда не выгонят обратно в снегопад. И ведь так и случилось, верно?
Успевший уложить все эти размышления в несколько мгновений, Ван с вполне понятным при его состоянии трудом встал и нежно посмотрел в спину Ваша, теперь почти любуясь ею. Подумайте, он согласился уложить его в свою постель, да, с недовольством и только взамен на награду, но согласился. А Ван был слишком добрым и покорным человеком, чтобы злиться дальше, или хотя бы быть чем-то недовольным.
Подойдя к Вашу, он ненавязчиво взял его под руку, немного все же опасаясь о неправильном истолковании этого жеста особенно после «я не дотронусь до тебя», но все же не сумев отказаться от него, и заглянул прямо в мятные глаза, тихо и вкрадчиво произнеся:
-Я благодарю тебя, Ваш Цвингли, и очень надеюсь, что эта ночь не повредит нашей дружбе, которой я, уж поверь мне, дорожу, ару.
Произнеся это, Ван поспешно отпустил локоть Швейцарии, отвел взгляд и отошел на широкий шаг, показательно соблюдая швейцарское личное пространство, и продолжил уже с привычной громкостью и интонациями:
-Но, знаешь, я, кажется, слишком сильно устал для ванны, - здесь он, опять же демонстративно, провел рукой по волосам и удовлетворенно улыбнулся. – Да и чтобы промыть мои волосы требуется очень много воды, очень много, и мне не хочется, чтобы твои счета в этом году взлетели до небес, ару. Твоя стиральная машина потребует куда меньше средств, когда ты будешь стирать постельное белье, ару йо.
Не удержавшись от тяжелого вздоха, причину которого он сам не совсем понимал, Ван наскоро вспомнил указания Швейцарии («Спальня и ванная дальше по коридору, вторая дверь налево и первая направо») и спешно покинул кухню, стремясь оставить Ваша наконец наедине с его мыслями, чего он, скорее всего, сейчас очень хотел.

+1

9

Кто он? Всего лишь маленькое нейтральное государство, занявшее живописные просторы альпийских вершин. Небольшая страна,  которая, однако, вполне успешно держала позиции одной из наиболее развитых и благополучных в мире. А ведь такой статус не принесли ему на блюдечке: Швейцария добивался всего сам, собственным неустанным трудом зарабатывая уважение, прекрасную репутацию среди других государств и общее безупречное состояние страны. А войны? Избранная им политика вооруженного нейтралитета раз за разом приносила свои плоды. Его народ не погибал в кровавых сражениях, его города не были погребены в руины, а жители не знали ужасов войн и революций. Да, были времена, когда мир отступал от его земель – но никакие удары соседних стран не сломили его, не заставили пасть на колени.
И сейчас, в двадцать первом веке, в относительно мирное время для государств Европы, у Швейцарии было все, о чем он мог пожелать. А в данный момент единственным его желанием было, чтобы его наконец-то оставили в покое.
Китай пришел очень невовремя. Скорее всего, он уже это и сам понял. Сейчас Ваш только напряженно ожидал, пока Китай пойдет в ванную, чтобы он мог наконец-то добраться до постели и уснуть. Да, таков был его план – заснуть прежде, чем Ван ляжет с ним, чтобы ситуация действительно могла хоть немного походить на сон.
Ваш дернулся и резко выдохнул от неожиданности и возмущения, когда Ван коснулся его. Несколько секунд Швейцария быстро вращал глазами, все еще в легком шоке от прикосновения, когда буквально минуту назад Китай поклялся в обратном. Тот, возможно, воспользовавшись секундным замешательством Ваша, ненавязчиво взял его под руку, заглянув прямо в глаза. Швейцария сразу же отвел взгляд, уставившись обратно в окно и сделав вид, что совершенно не обращает внимания на, в его представлении, очень личный жест.
Не повредит дружбе? Как же. Во-первых, дружба у них если и была, то давно – они не общались тесно уже пару лет, лишь изредка встречаясь на собраниях и конференциях и обмениваясь парой вежливых приветствий. Да, когда-то Швейцарии очень нравилось проводить время с Китаем, хотя и эти двое были абсолютно разными личностями. Как говорят, противоположности притягиваются, верно? Но время дружбы прошло, но у интриганки-судьбы были свои планы на них, и она решила вновь свести вместе две страны, и заодно, видимо, проверить на прочность их нервы. По крайней мере, нервы Швейцарии.
Задумавшись о «во-вторых», Ваш едва удержался от того, чтобы не закатить глаза на собственные мысли. И действительно. Ван был прав, эту ночь нужно было просто пережить. Чего беспокоиться? Кровать у Швейцарии большая, ее вполне хватит на то, чтобы два человека делили ее, не соприкасаясь ни единой клеточкой тела.
Их дружбе. Они же не собираются переспать, чтобы перевести мнимую дружбу в нечто большее. А ухудшить отношения банальная ночевка не должна.
Не должна.
- Но, знаешь, я, кажется, слишком сильно устал для ванны.
Ваш судорожно вздохнул, закрыв глаза и запрокинув голову к потолку. Как всегда, что-то просто обязано было разрушить его планы! Это же невозможно.
«Успокойся. Все.»
Нужно просто пережить эту ночь. Сейчас он вернется в спальню, ляжет в постель и заснет, словно рядом нет никакого Китая. Словно рядом нет никого, словно он все еще один.
Не открывая глаз, Ваш пошел по коридору, надеясь не натолкнуться по пути на Вана. Зайдя в спальню, он вновь взглянул в многострадальное окно. Погода и не думала улучшаться, а стрелки наручных часов переползали все дальше. Не оставалось сомнений, что Китай уже не выгнать. Ну и ладно.
Швейцария потянулся к пуговицам на рубашке, но, подумав секунду, решил не раздеваться и лег на постель в том, в чем был. Бросив быстрый взгляд на Китай, он кашлянул.
- Смотри сюда, - Ваш поднял одну из подушек и поставил ее посередине кровати. – Здесь – твоя половина, здесь – моя. Окажешься на моей или пододвинешься к ней: будешь спать на полу, так и знай. Спокойной ночи.
С этими словами он отвернулся, натянув тонкое одеяло почти до подбородка. Сразу стало жарко, но Ваш лишь упрямо зажмурил глаза,  изо всех сил стараясь заснуть.
Но сон никак не шел. Чуть повернув голову, Швейцария начал краем глаза наблюдать за Китаем. Зачем? Он и сам не понимал до конца.
Прошло полчаса. Китай на противоположной стороне кровати то и дело ворочался, еще сильнее мешая заснуть. Сколько еще это может продолжаться?
- Ты спишь? – негромко позвал Ваш, понимая, что все равно не уснет.

+1

10

Хотя в последнее время печальные мысли частенько посещали голову Вана, назвать его «мрачным» или «депрессивным» все же было никак нельзя. Немного меланхоличный, может быть, инфантильный, но уж точно не озлобленный или хмурый. Но все же по какой-то неведомой причине Китай в последнее время все чаще бывал охвачен ненавистью, а так же горькой тоской по прошлому.
Сильнее всего эти малоприятные чувства ощущались при мысли о «раньше». Это таинственное раньше паразитом вгрызалось в размышления Вана, разъедая его силы и стремление жить, словно питаясь его радостью и позитивным настроем.
В этом «раньше» Ван был велик, действительно велик. Раньше он был искренне счастлив и по-настоящему уважаем, раньше его страна процветала, раньше он назывался Господином Ваном, и никто не посмел бы назвать его Яо, раньше у него были прекрасные дворцы и бескрайние сады. Словом, все, что хоть как-то любил Китай, было именно в этом чертовом «раньше», и именно оно мешало ему радоваться тому, что было «сейчас».
Но не это самое страшное. В этом самом «раньше», причем относительно близком к «сейчас», у него был друг. Друг, отношения с которым долгое время удивляли, но чертовски радовали Вана, друг, которым он действительно когда-то дорожил и которого по-дружески любил и с которым с удовольствием проводил время. Когда-то. Дорожил…
Швейцария пронесся мимо него, в нерешительности замершего в центре спальни, и рухнул на постель, не раздеваясь (впрочем, Китай не был до конца уверен, что европейцы вообще раздеваются перед сном, раз уж позволяют себе ходить по дому в обуви), и уверенным жестом разделил кровать подушкой на две половины, как некогда была разделена Германия Берлинской стеной:
- Здесь – твоя половина, здесь – моя. Окажешься на моей или пододвинешься к ней: будешь спать на полу, так и знай. Спокойной ночи.
Ван пожал плечами. В целом, эта ситуация его более чем устраивала. Ну и пусть делает, что хочет, не так ли? Подушка отнюдь не была самым серьезным препятствием для их общения, а уж ее отсутствие точно не сократило бы пропасть, образовавшуюся между ними. Граница так граница, черт с ним, так даже как-то спокойнее.
Убедившись на всякий случай, что Швейцария отвернулся, Ван неслышно вздохнул, и начал раздеваться. Он, может быть, и был бы готов из скромности тоже лечь спать в одежде, но она промокла от снега и пота, а сон во влажных тряпках чреват не самыми приятными для здоровья последствиями. Было бы смешно, если бы назавтра улететь ему не позволил грипп.
Подойдя к окну, Ван уставился на пейзаж и принялся расстегивать маленькие пуговицы своей шелковой рубашки. Погода за окном давила на бедный Китай. Он любил тепло и солнце, или максимум слепой дождик, а при виде холода и снега ему неизменно становилось страшно холодно, и хотелось как можно скорей под одеяло, а потому рубашка была наскоро отлеплена от спины, и снята, а Китай смог впервые за долгое время спокойно вдохнуть полной грудью, что и поспешил сделать.
Затем Китай повел отчего-то затекшими плечами, и снова вздохнул. Он усиленно пытался представить, что один в комнате, но еле различимое дыхание Швейцарии не позволяло забыться и расслабиться. Он был смущен, и это смущение на секунду невольно отразилось на его лице и во вдруг забегавшем из стороны в сторону взгляде, сделав Китай на какое-то мгновение трогательным и милым. Как же Ван радовался тому, что это мгновение ускользнуло от Ваша!
Он аккуратно сложил рубашку, и, поразмыслив, подошел к кровати, повернулся к ней спиной и положил одежду на пол, без задней мысли низко нагнувшись, а потом аккуратно опустился на простыни, и как можно тише расстегнул молнию на брюках.
Ван не особо волновался о том, как выглядел сейчас, будучи полностью уверенным, что Ваш спокойно спит. Он лишь старался вести себя как можно тише, и даже совершенно не пытался прикрыть спину, которую страшно стеснялся кому-либо показывать.
Его уродливый шрам, рассекший некогда прекрасное тело, хотя и был одним из напоминаний о великолепном «раньше», но чувства нагонял лишь печальные. С того дня, когда стальной клинок оставил на его коже свою вечную отметку, Ван зарекся раздеваться перед людьми – но сегодня ситуация была особенная, да и на него явно не смотрели.
Сложив поспешно стянутые штаны и кинув их поверх рубашки, Яо отправил в такой же полет носки, и, в качестве финального штриха вечернего туалета, распустил волосы. Конечно, немного неприятно, должно быть, будет для Швейцарии обнаружить утром в своей постели длинные черные волосы, но что поделать, не стричься же ради одной ночи.
Темные пряди рассыпались по плечам, и Китай с удовольствием ощутил, как их тяжесть покрывает хотя бы часть шрама. Возможно, когда-нибудь он отпустит волосы достаточно, чтобы они закрывали всю спину, и тогда наконец-то сможет позволить себе любовницу.
Ван вздохнул, поспешно отогнал от себя все мысли, и лег, однако, не накрываясь одеялом. Ему вдруг стало слишком жарко, и потому он позволил ночному сквозняку пока еще продолжать ласкать его тело, совершенно не стесняясь своей наготы. Да что там, даже если Ваш умудрится каким-то образом увидеть его, то и что с того? Они ведь оба мужчины, и просто не могут быть объектами сексуальных желаний друг друга. Ведь… так?

Время текло, громкие часы, расположение которых Ван никак не мог определить, тикали, а сон не шел. Он уже весь изворочался, пытаясь найти положение, в котором мог бы хоть как-то расслабиться. Но нет, как бы он ни лег, как бы ни извернулся и не выгнулся, сердце продолжало колотиться, дыхание сбивалось, а мысли уносились куда не надо, совсем не надо.
Стесняясь своего шрама, Ван уже очень много лет ни перед кем ни раздевался, и ни с кем не спал, причем в любом смысле этого слова. Более того, Китай уже не помнил, когда его в последний раз кто-то обнимал.
И положение, в котором он сейчас находился, больно било по этому недостатку телесных контактов. Несмотря на любовно взгроможденную подушку, одеяло и прочие предосторожности, до Китая каким-то невероятным образом долетало тепло тела Швейцарии, звук его дыхания, шорох простыней при малейшем его движении…
У несчастного китайца буквально зубы сводило от желания плюнуть на все правила и здравый смысл, швырнуть в стену чертову подушку, и обнять Ваша, обнять со всей силы, какая только была в его маленьком и хрупком существе, прижать к своей узкой, разрывавшейся от кипящей нежности груди, и… получить пулю в лоб. Ну да. Конечно. Что за бред?
Ван выдохнул, зажмурился, и резким движением сел. Он решил сходить попить воды и немного развеяться, в надежде хотя бы после этого суметь заснуть, как вдруг за его спиной раздался тихий голос:
- Ты спишь?
Китай вздрогнул, обернулся, и уставился на Швейцарию, чувствуя, что вот-вот сорвется. В его карих глазах отчетливо читалась мольба, суть которой Ван сам не мог толком  осознать, а так же море боли и отчаяния.

+1

11

Ваш нередко мучался бессонницами, но сегодня сон не шел к нему вовсе не из-за физических проблем. Присутствие в комнате постороннего человека – да еще того, который скоро ляжет с ним в одну постель! – совершенно не располагало ко сну.
А ведь когда-то они были друзьями. И не просто «когда-то», а ведь достаточно недавно. Впрочем, понятия на «недавно» у каждого были свои. Для обыкновенных людей «недавно» было пару дней или хотя бы неделю назад. Для сравнительно молодых государств, как, например, Швейцария, «недавно» - это несколькими годами ранее. А для таких стариков, коим был Китай, все то же многострадальное «недавно» перетекало в двадцать или тридцать лет. Вот и как теперь считать?
Их дружба была чем-то особенным, чем-то гораздо более прекрасным, чем она должна была быть: по крайней мере, для Ваша. Ему нравилось находиться рядом с Ваном, нравилось обнимать его за хрупкие плечи, нравилось слышать его смех, звонкий, как журчание ручьев весенним днем. В такие моменты Швейцария ощущал себя по-настоящему счастливым. С Китаем он мог быть самим собой, с ним он ему не нужно было притворяться и скрывать свои реальные чувства и эмоции. С ним Ваш был счастлив.
Но куда же все это ушло? Куда делись те долгие вечера, которые два обличия стран проводили вместе? Где, где, где все это? Куда ушла их дружба, такая теплая и такая нежная?
Все кончилось само собой. На каждого навалились свои дела, свои обязанности. Результат: более редкие встречи, более официальное общение. В конце концов их дружба сошла на нет, словно ее никогда и не существовало. Не слишком приятная концовка, верно?
Ваш скучал по их общению. Действительно скучал. Он всегда симпатизировал Китаю, часто хотел проявлять дружелюбие именно к нему, а не к кому-то другому. Почему? Он и сам до конца не понимал.
Швейцария беззвучно усмехнулся самому себе. Вечерняя сентиментальность, не так ли? Впрочем, неудивительно, что она пришла к нему только сейчас, в такой момент. Ночь – время размышлений, мечт и воспоминаний. Именно ночью, каждый день, ложась спать, Ваш прогонял в голове события всего дня, раздумывая над ними и приводя итог. Он вспоминал прошлое, размышлял о будущем: так случилось и сейчас.
Понимая, что ему все равно не уснуть, Швейцария чуть приподнялся на кровати, ища взглядом Китай. Глаза все еще с трудом привыкали к темноте, когда Ваш заметил его, замершего у практически настежь распахнутого окна. Убедившись, что все произошедшее – не сон, швейцарец было вновь опустился обратно на подушку, когда руки Вана потянулись к пуговицам на рубашке из дорогого шелка и, наскоро расстегнув их, сбросили одежду с плеч. Первым, что заметил Ваш, был длинный уродливый шрам, шедший через всю спину Китая, словно неизвестный хотел разрубить его пополам. Глядя на то, как смущенно и сжато повел Ван плечами, Швейцарии внезапно безумно захотелось встать, подойти к нему сзади и обнять, прижать к себе, нежно покачивая из стороны в сторону.
Зажмурившись, Ваш некоторое время вдыхал и выдыхал про себя, не без труда подавляя в себе странное желание, такое несвойственное ему. Когда он вновь открыл глаза, Китай уже стоял возле кровати, все еще повернувшись спиной. Швейцария неслышно наклонил голову набок, внимательно рассматривая Яо, стараясь не упустить из виду каждое его движение.
Внезапно Ваш поймал себя на мысли, что не просто смотрит на Вана, а любуется им. Любуется изящными изгибами его тела, любуется его красотой, которую раньше просто не замечал. И действительно. Никогда раньше он не видел, насколько Китай может быть привлекательным.
Когда Яо наклонился, взгляд Ваша стал еще более внимательным. Глаза постепенно привыкали к темноте, позволяя Швейцарии любоваться другом – другом ведь? – с еще большим наслаждением.
Ваш вздрогнул, ощутив, как простыни на постели натянулись. Сделав вид, что спит, Швейцария раскрывал глаза уже реже, украдкой наблюдая за Яо. Тот тем временем расставался со штанами, оставаясь почти полностью обнаженным – а Ваш внезапно густо покраснел, осознав, что рассматривает тело Китая, стараясь ничего не упустить из виду. Что неосознанно любуется им, восхищаясь его привлекательностью, которую не мог испортить даже уродливый шрам, наполовину закрытый длинными темными волосами.
Ваш повернулся, не замечая устремленного на него взгляда, наполненного некой болью, отчаянием и… мольбой? Прижавшись спиной к подушке-стене, швейцарец вздохнул, надеясь, что не помешал сладкому сну.
Холодный воздух, шедший из распахнутого окна, постепенно становился ледяным, и только тогда Ваш внезапно понял, что перетянул все одеяло на себя, пытаясь спастись от мороза.
- Яо, - негромко прошептал он, прижимаясь к подушке все теснее и перекладывая ногами часть одеяла на сторону, где лежал Китай. – Помнишь, как когда-то мы дружили? Как проводили вместе целые дни, совершенно от этого не уставая?
Его голос не был похож на тот, каким он говорил до этого. Более тихий,  даже какой-то… нежный?
На свете были только три человека, в разговоре с которыми он переходил на такой тон. Лихтенштейн, его любимая младшая сестра, самый дорогой ему человек. Австрия, с которым он так тесно дружил в детстве. И… Китай.
Становилось все холоднее и холоднее. И тогда, наплевав на все, о чем думал и говорил до этого, Ваш схватил подушку, образовывающую некий рубеж между ним и Ваном, и отшвырнул ее подальше, не заботясь о том, что снесет по пути. Устремив взгляд на Китай, Швейцария протянул руку и неловко коснулся его плеча, благодаря высшие силы за то, что в темноте невозможно различить, как он покраснел.
Убрав с плеча пряди темных волос, Ваш начал ненавязчиво поглаживать его кончиками пальцев, все еще не решаясь заглянуть Яо в глаза. Но даже смотря в сторону, он ощущал на себе взгляд Вана, но пока не осмеливался предположить, что же он может значить.
- Яо, - еще тише прошептал он, положив вторую руку Китаю на талию. Он сам пугался себя, понимая, что сейчас на его месте кто-то другой. Не тот холодный и отчужденный ото всех Швейцария, вздрагивающий при каждом прикосновении к нему, а кто-то другой. Кто-то, чье присутствие в себе он еще ни разу не ощущал.
И тогда он первый раз за весь вечер заглянул Китаю в глаза. Взгляд, с которым Ван смотрел на него, пронзил Ваша насквозь, словно острый клинок. В его медно-карих глазах читалась мольба, отчаяние и одиночество, которые неведомо откуда в них оказались.
Именно тогда Ваш понял, что в нем просыпается еще одно чувство, неопределенное, которое он никогда не ощущал в себе раньше.
Обвив Китая за талию, Швейцария резко подтянул его к себе, второй рукой прижимая к своему телу. Зажмурившись, он попытался успокоить сердце, стучащее в бешеном ритме и грозившее выпрыгнуть из грудной клетки.
- Яо, - произнес он в третий раз, прижимаясь губами к макушке Китая и с наслаждением вдыхая сладкий запах его волос. На этот раз в этом слове было множество других чувств, которые Ваш не мог объяснить на словах, а мог передать, лишь назвав Вана по имени и вложив в этот звук всю нежность, которая вновь проснулась в его сердце.

Отредактировано Адриан Дей (2013-09-22 17:21:20)

+1

12

Раз! – подушка, бывшая последней преградой между ними, отлетела в сторону, пущенная, как ни странно, самим Швейцарией, который ее не так давно и воздвигнул.
Два! – прикосновение пальцев к плечу заставили волну сладкой дрожи прокатиться по телу, оставляя после себя болезненно-терпкое тепло, от которого сердце сжалось в комочек, а дыхание сбилось, и Ван почти захрипел, как рыба открыв рот.
Три! – другая рука вдруг бесцеремонно схватила его за талию, словно рядом был не не слишком довольный гостем хозяин, а такой же изголодавшийся по любви и ласке человек, как и сам Китай, такой же усталый и одинокий. Возможно ли такое?...
Четыре! – мятные глаза Швейцарии вдруг устремили свой взгляд на него, прямо в глубину его собственных глаз, устанавливая такой непривычный для общения с этим человеком визуальный контакт, и дрогнули, словно Ван пронзил несчастного европейца мечом.
Пять, шесть, семь, восемь! – он оказался в объятьях, таких пламенных и нежных, какие не мог представить даже в самых смелых своих мечтах, вечно недовольно поджатые губы вдруг прижались к его волосам, а Ваш Цвингли, этот самый Ваш Цвингли, вечно тыкающий в людей винтовкой, похожий на глыбу льда, мрачный нелюдимый, жестокий и строгий Ваш Цвингли вдруг оказался… Теплым.
Ван, может быть, и хотел бы что-нибудь сказать или сделать, но не мог. Шок переполнял его, смешиваясь с нежностью и счастьем, выливаясь наружу через шумные, несдержанные вздохи, хрипы и дикий стук взбесившегося сердца. Ладони вспотели, губы пересохли, неосознанно ожидая поцелуя, а трясущиеся руки только и смогли, что обвить тело Швейцарии, впиться в неснятую рубашку как в последнюю опору. Такой чужой, такой чуждый и нелюбезный, он вдруг решил подарить Вану объятья, именно тогда, когда тот этого так хотел. Почему?
Они… любили друг друга? Может ли быть, что та дружба была чем-то большим, чем просто бескорыстной симпатией, может ли быть, что между ними было что-то особенное, что-то более светлое и живучее, что-то, что лишь слегло на дно сердца, замерзнув из-за временного похолодания, но сохранившись, выжив, просто дожидаясь, когда же настоящий мороз вновь сведет их?...
Это звучало безумно, казалось настоящей глупостью и больной фантазией воспаленного одиночеством мозга, но в то же время выглядело столь же реально, как и тепло Швейцарии, как и стук его сердца, долетавший до Вана, как и его горячие губы на макушке. Его… горячие… губы…
Ван сам плохо понимал, что он творит. Одно было ясно – буран и снег оказались способны разбудить огонь в душах, и пусть от холода заледенели пальцы, а сквозняк трепал волосы, было жарко, до одури жарко, горячо, остро, и так приятно.
Он неслышно ахнул, оторвал лоб от плеча Ваша, к которому не так давно крепко прижался, и оставил дрожащий, легкий, совсем еще неуверенный поцелуй в уголке губ Швейцарии, даже на щеке, не смея понадеяться на большее, не решаясь пойти на большее, не в силах даже представить, что ему может быть оказан подобный дар – настоящий поцелуй, уже не очерненный оттенком дружбы, а поцелуй истинной взрослой нежности, страсти… любви.
Волна слабо знакомого чувства пронеслась по телу, от кончиков пальцев на ногах до макушки, почти с болью, переполняя Китай, грозясь пролиться через край – криком или слезами, даже просясь наружу, желая вылиться на того, кто пробудил ее, заставляя нервно кусать губы и со всей силы сжимать теплое, сильное, едва не желанное тело в своих руках, даже если руки и были слишком слабы для этого, а глаза беспокойно блуждать, опасаясь, что их неловкий взгляд может выдать то недетское желание, захлестнувшее его.
Только бы не посмотреть на него, только бы не показать, как хотят его пересохшие губы, как колотится и стенает сердце, как тепло и терпко в груди, только бы дрожь рук или ресниц не выдала его, только бы…
Только бы он сам, наконец, понял, чего хочет Ван, только бы он подарил ему этот дар, только бы это действительно была… любовь.
Только бы это действительно была любовь, та единственная любовь, о которой пишут в стихах, только бы это не была глупая ночная страсть, только бы это не были извращенные искры дружбы, только бы это не было минутной прихотью, только бы это была любовь.
Только бы эта любовь была взаимной.
Ван облизал совсем уж пересохшие губы, и снова прижался лбом к плечу Ваша, вдыхая его запах, принимая его тепло, насыщаясь его лаской, и лихорадочно пытаясь понять, что за чувство разрывало его многострадальную грудь на тысячу маленьких кусочков.

+1

13

В какой-то момент он сорвался. Как будто в одну секунду по нему стремительно пронесся сокрушающий удар электрического тока, воспламенив ярким огнем каждую клеточку тела, рассекая пополам сердце и разум. И ощущение разрубленного рассудка не было наваждением: Швейцария не отдавал себе отчета в действиях, в нем проснулось животное чувство неудовлетворенного желания, страсть, полностью затмившая собой сознание, заслонившая любые другие чувства и мысли. Ваш не задумывался о собственных действиях, не задумывался об ответной реакции: такие мелочи были слишком крошечными, чтобы размышлять о них вместо того, чтобы выражать свои чувства.
Чувства. Какие же? Какие чувства в нем преобладали на данный момент, ему и самому было нелегко понять. Желание? Страсть? Да, возможно. Раньше он никогда не ощущал их в себе, никогда не задумывался о том, что когда-нибудь захочет получить в свои владения кого-то другого, человека, который, по его мыслям, должен принадлежать ему. Ваш никогда не ощущал в себе такого бурного подъема эмоций, зашкаливающих настолько, что затмевали собой любые другие.
Что с ним творится? Почему все произошло так внезапно? Почему он так ведет себя с Китаем, тем не менее, желая большего? И все же: что за чувства бушуют в нем сейчас?
Это любовь. Просто любовь, такая, о которой вечно говорили люди и обличия стран из окружения Ваша – но только не он сам. Для него отношения с противоположным полом (да и своим тоже, в общем-то) были чем-то далеким, чем-то, не требующим внимания, чем-то совершенно не нужным и отвлекающим от реальной жизни. Ваш никогда не хотел влюбляться, не хотел вступать в тесную связь с другим дорогим ему человеком: ему это просто было не нужно. Швейцария всегда поддерживал теорию фундаментального огораживания от общества, закрываясь в себе и с великой неохотой идя на контакт с посторонними. Все силы он предпочитал тратить на работу, на выполнение своего долга, на попытки стать по-настоящему великим государством, всегда считая, что дружба и другие теплые чувства лишь отнимают лишнее время. Нужно сказать, подобные мысли нередко оказывались самовнушением: несмотря на сложный характер одиночки, Ваш все равно не мог прожить всю жизнь отшельником, совершенно не контактируя с обществом. Короткие приветствия, посещение собраний и конференций – Швейцария и сам перестал замечать, что недлинные разговоры для него – не такая уж и сложная проблема, чтобы обходить их стороной.
Да, они тесно общались с Китаем, да, Ваш был счастлив, находясь рядом с Яо, и действительно переживал, когда их отношения начали скатываться вниз – но любовь ли это? Любовь – то ли это чувство, окутавшее Швейцарию сейчас, всплеснувшись из грудной клетки обжигающими огненными потоками?
Да. Любовь.
Он любил Яо. Действительно любил. Именно поэтому он сразу же впустил его в свой дом, не позволив замерзать снаружи, именно поэтому приютил у себя. Кого-нибудь другого, не настолько дорогого ему, он послал бы обратно в аэропорт. И, хотя Швейцария упорно скрывал свою заботу о Китае под грубостью, резкими претензиями и внешней холодностью, он действительно был рад его видеть. Он действительно любил его.
И, когда тот самый человек, которым в данную секунду он дорожил больше всего, не оттолкнул его прочь, не отверг его чувства, чувства, какие швейцарец еще никогда не проявлял к нему, Ваш сорвался с цепи. Безумная волна эйфории новым ударом молнии расщепила пополам его тело, с бешеной скоростью разливаясь по венам, насыщая каждый закуток его сознания.
Ваш вздрогнул, ощутив, как Китай неуверенно и смущенно прикоснулся губами к его щеке, беспокойно блуждая взглядом по сторонам. Может ли быть такое, что он хочет того же, что и сам Швейцария? Может ли?
И в ту же секунду Ваш понял, что ему абсолютно все равно, ждет ли Яо от него чего-то большего, ощущает ли он те же чувства, которые сейчас переполняют швейцарца с головой. Он понял, что подобного шанса больше не выпадет. И что пользоваться сверкающей улыбкой Фортуны нужно сразу, не ожидая, пока ее лицо поглотит тоска. И тогда, с уверенной, даже почти дерзкой решительностью заглянув Китаю в глаза, Швейцария накрыл его губы своими, грубо прижимая к своему телу, едва не впиваясь ногтями в обнаженную спину. Он не ждал, что Яо ответит на поцелуй – он просто делал то, что подсказывали ему инстинкты, завладевшие разгоряченным разумом. И тогда, поняв, что Китай не сопротивляется, Ваш продолжил поцелуй с новой удвоенной силой, не заботясь о том, что показывает этим неосторожным поступком. Неловкость и холодность остались позади – сейчас с ним была лишь любовь. Любовь чувствовалась в том, с какой грубой и одновременно нежной силой он прижимал Вана к своему телу, в том, с какой скоростью его язык двигался в чужом рту, в том, какие чувства светились в темно-мятных глазах, сейчас искрящиеся наслаждением и эйфорией, словно два чистых изумруда.
Он оторвался от Яо так же быстро, как и прикоснулся. Протянув руку, Ваш чуть повернул рычажок светильника, который тотчас зажегся приглушенным янтарным огнем, заставляя изящные тени играть на светлых стенах спальни, освещая двух людей, замерших друг перед другом в молчаливом ожидании.
Положив руку Китаю на плечо, Ваш изучал взглядом его тело, казавшееся ему еще прекраснее, чем до этого, в полной темноте, когда невозможно было ничего различить до конца. Сейчас Швейцария испытывал безумное желание повалить Яо на простыни и оставить на его бледной коже, казавшейся еще более желтой в танце огней светящейся лампы, сотни поцелуев, укусов и засосов, показывающих кому угодно, что у этого тела есть хозяин, кто-то, чье внимание досталось ему задолго до их. Показывающих, что у них есть другой противник, враг, готовый сражаться. Готовый сражаться за свое счастье до последнего вздоха.
Обхватив его тело сильнее, Ваш пересадил Яо к себе на колени и продолжил целовать, на этот раз действуя не так резко, как до сего момента. И тогда? И тогда его руки были на его теле, его губы – на его лице, его чувства – в его глазах.
Спускаясь губами по шее Китая, Ваш зажмурился, не желая видеть, что отражается в таких любимых медно-карих глазах. Ужас или покорность? Желание или смирение? Ярость… или любовь?
Не думая о том, что творит сейчас, Швейцария продолжил ласкать желанное тело любимого – теперь уже было ясно, что любимого, – сам получая колоссальное наслаждение от этих прикосновений, втайне надеясь, что и Яо чувствует то же самое.
Спускаясь одной рукой по спине Китая, другой он сжал его плечо, вновь прикасаясь к его тонким, но таким приятным на вкус губам. Возможно, Ван смирился со своей участью, возможно, он просто делает вид, что не хочет оказывать сопротивление. Возможно, возможно, тысячи «возможно»! И как же узнать, что по-настоящему творится в его голове?
О, Ваш никогда не умел копаться в чувствах других. Он не был мыслителем, не был глубоко чувствительной натурой, долгие размышления и философские мысли всегда его раздражали. Но сейчас он отдал бы половину всех своих финансов – ну, может, не половину, а небольшую часть – за то, чтобы иметь возможность читать чужие мысли, раскрыв таким образом книгу сознания Китая.
- Яо, - выдохнул Швейцария, прервав поцелуй и впившись взглядом ему в глаза. – Что ты сейчас чувствуешь?
Он вернулся к ласкам, не дожидаясь ответа на непросто давшийся вопрос. Поглаживая Китай по бедру, Ваш прошелся губами по его шее, покрывая поцелуями плечо, затем ключицу, спускаясь все ниже и ниже. Второй рукой он гладил его по пояснице, временами замирая и наслаждаясь моментом абсолютной идиллии. Моментом, которого он совершенно не ждал еще пару часов назад. Моментом, который точно не мог испортить сегодняшний вечер.

Отредактировано Адриан Дей (2013-09-25 20:05:05)

+1

14

И что ни говори, жизнь – странная штука.
Любовь. Она расцветала тогда, когда хотела, там, где хотела, не глядя на желания людей и не думая о них, поражая всех без разбора. После таких внезапных взрывов чувств и пожаров страсти вполне можно было поверить в маленького полуголого ангела, пронзающего людские сердца красными стрелами с червовыми наконечниками, не обращая внимания ни на характеры, ни на статусы избранных пар, ни даже на внешние их качества.
Но если этот Амур действительно существует, испуская пучки стрел над полем вечной холодной войны всего человечества, то его шальной лук нацелился на грудь Вана уже давно, в том «давно» и «раньше», которое не хотелось отпускать и забывать, в том сладком мире воспоминаний, где жили лучшие моменты его жизни.
Ваш сорвался, и Яо хорошо понял это. Он понял, что с этого момента его собственные чувства и желания отходят на второй план, уступая вулкану страсти и вожделения молодого мужчины. Но так же он понял, что даже мельчайшее прикосновение будит в нем не менее яркий огонь, заставляя трепетать от наслаждения.
Этот огонь охватывал его, выжигал сердце и желудок, прокатывался по горлу волной с трудом сдерживаемых рыданий, и диким, звериным  желанием единения с тем, чьи руки как огниво столько лет несли в себе едва тлеющую искру.
Китай мысленно послал молитву небу – силе, в которую он никогда не верил – и просьба его грешной души неожиданно была услышана.
Конечно, он желал большего, но пока был готов довольствоваться и тем, что имел. Губы Швейцарии, такие манящие, вечно бледные и лишенные улыбки, его язык, такой холодный, скрытый от всех за маской равнодушия и сдержанности, рот, дыхание, голос – все эти сокровища, все это невероятное богатство вдруг стало принадлежать маленькому китайцу, задыхавшемуся в сильных руках.
Это было странное, непонятное ощущение, которое Ван никак не мог охватить полностью, оттенки которого словно разбегались, рассыпаясь в голове Китая золотым фонтаном, искры которого тот тщетно пытался собрать и сохранить в дальних закоулках своей памяти, для того чтобы через много лет вынуть, и вспомнить вкус человека, которого мог бы называть «любимым».
Что если этот поцелуй - последний? Ведь велика вероятность, что назавтра Ваш возненавидит его и весь мир за то, что ночью ему в голову ударило какое-то странное, сладкое наваждение. Он возненавидит свой язык, оскверненный чужим ртом, возненавидит свой рот, оскверненный чужим языком, возненавидит самого себя за то, что хотел этого, что желал это тело, за то, что не был жертвой.
Ван боялся этой ненависти, боялся конца теплого ночного миража, а потому не мог заставить себя ответить на поцелуй. На глаза болезненно давили слезы, в носу щипало, а рот был бесцеремонно занят свидетельством юной, несдержанной страсти, не дававшей возможности вырваться и помочь дорогому человеку избежать ошибок. Как быть?
Ваш оторвался от его губ, оставив после себя горькое ощущение пустоты и неудовлетворенности, подался вперед, и включил слабый ночник.
Щеки Вана залились краской, когда он понял, что легкие золотистые лучи призваны освещать его обнаженное тело, когда он ощутил взгляд, скользивший по ходящей ходуном груди и механически поджатому животу, а тепло тяжелой ладони разлилось по плечу, проходя по худому телу лавовой волной.
Китай боялся, что покажется Вашу некрасивым. Он был усталым после тяжелого дня, с немытыми волосами, украшенный ссадинами и ушибами – свидетельствами его неловкости, растрепанный и перепуганный, ногти на его руках были сбиты и неровно пострижены, а ноги в мозолях от неудобной обуви – словом, Яо совсем не готовился к тому, что кто-то очень дорогой для него возьмется рассматривать его наготу. Если бы он знал, что все обернется так, то принял бы предложение пойти в ванну, выбрал бы другое белье, не ворочался бы, трепля волосы…
Охваченный стеснением, Китай обхватил свое тело руками, закрывая грудь и низ живота, и согнулся, смущенно опустив взгляд.
Но его жест не был замечен. Рука, обнимавшая Вана за талию, вдруг сжала его крепче, и, прежде чем китаец успел что-то понять, он оказался на коленях Швейцарии, снова переполненный эйфорией наслаждений, опьяненный этой близостью, снова отдавшийся и позволивший себя поцеловать.
Яо задыхался. Задыхался от невероятного счастья, от удовольствия, разливавшегося по телу из-за уже более нежного и деликатного поцелуя, от рыданий, все еще по какой-то причине разрывавших грудь, от страха и страсти, от ужаса перед собственным желанием  и благоговейного счастья перед желанием чужим.
Тепло Ваша обволакивало и ласкало, от скользивших по шее губ дрожало и сжималось сердце, а спускавшаяся вниз по спине рука пробуждала самые постыдные и животные желания, какие только есть в человеке. Он уже почти сам подставлялся под ласки, покорно приоткрыл рот для нового поцелуя, сам того не ощущая прижался к животу Швейцарии и крепче обнял его пояс цепкими руками, как вдруг раздался вопрос, прогнавший разразившийся было фонтан страсти.
- Что ты сейчас чувствуешь?
То, как Ваш произнес это, было странно. Он выдохнул этот вопрос прямо в губы Китая, поймав момент сильнейшего счастья своего… партнера, с какой-то кошачьей ловкостью поняв, когда именно стоило потребовать признание. Или же Вану все это просто показалось?
В любом случае, от него ждали ответа. Пусть Цвингли и вернулся к ласкам, не дождавшись ни единого ответного жеста от Китая, в его едва ли не пошлых поцелуях таилось тщательно скрываемое нетерпение. Он спускался губами вниз по его обнаженному телу, касался поясницы, иногда замирая, чем заставлял Яо взволнованно трепетать, а несчастную голову Китая забиваться планами того, что юный любовник предпримет дальше, но снова продолжал свои нежные поцелуи, словно не чувствуя постельного подтекста своих действий.
Вопрос. Конечно же, он ждал ответа, и молчание Яо становилось неприличным. Что же Ван чувствует?
Любовь. Это можно сказать с полной уверенностью – он чувствует любовь, он любит, но прошло слишком мало времени, чтобы китаец смог объяснить оттенок и вкус своей любви. Не то.
Наслаждение. Но ведь Швейцария, скорее всего, желает услышать совсем иное, так?
Радость. Однако, его эйфория называется иначе, не имея ничего общего с радостью от покупки новой игрушки или вида рождественской елки. Не то.
Удовольствие? Как и с наслаждением, слишком яркий животный подтекст, ведь Ваш спрашивает  совсем не об успешности своих ласк, верно?
Желание, страсть, счастье, восхищение, страх, покорность – не то, все не то. У Вана не было слов, чтобы объяснить фонтан своих чувств, пожар своих желаний, палитру своих впечатлений.
В китайском языке иероглиф «愛», "любовь", состоит, помимо прочих, из таких частей как «когти» и «сердце», и, создавая его, древние китайцы закладывали в символ множество странных смыслов, но ловко отмечали, что любовь вонзается в человеческую грудь острейшими когтями, так, что подкашиваются ноги и пересыхает в горле.
Что-то именно подобное Ван и ощущал, и именно это хотел бы сказать Швейцарии, но не мог найти ни слов, ни сил выдавить из себя хоть звук.
Обхватив голову Ваша руками, Китай аккуратно оторвал его от своих плеч и заставил посмотреть себе в глаза. Когда их взгляды встретились, бедный Китай уже не смог сдержать слез, хлынувших сверкающими в свете лампы потоками по пунцовым от смущения щекам, пересохшие губы дрогнули, сжались, и вдруг словно случайно выронили ответ, стоивший несчастному китайцу столько сил, что он сразу же упал на грудь любимого и сдавленно зарыдал.
-我愛你.
Сказать это не по-китайски он просто не смог, хотя и хотел.

+1

15

In my heart there is a place
In my heart there is a trace
Of a small fire burning
A sheltering ray shines through this night
Although it's small, it's bright.

Если бы сейчас у него было достаточно времени, чтобы сесть на мягкий удобный стул, заварить себе чашку бодрящего кофе и углубиться в долгие размышления, старательно раскладывая по полочкам каждый прошедший момент, каждую пролетевшую секунду, то он смог бы сделать хоть какие-то выводы касательно собственного поведения. Если бы ангелы искусства, создавая собственную часть его сердца, вложили бы туда немного романтики и поэтичности, то сейчас Ваш сравнил бы собственные чувства с огнем. Вначале он крошечный, чуть подрагивающий в такт дуновениям воздуха, едва заметный в ночной тьме. Он не обжигает, практически не показывается наружу. Но он существует. И он не теряется.
И лишь одной крошечной искры достаточно, чтобы столб пламени взметнулся до небес.
И тогда можно будет остро ощутить на себе его страшную силу. Он будет сокрушать все, что встретит на пути. Он будет ярок, он будет огромен, он будет величествен. Он будет обжигать тех неосторожных, что рискнут докоснуться до него, ощутить его завораживающий танец на собственной коже. Но он будет обжигать. Жечь. Он будет жечь, он будет сжигать, сжигать до тла!
Но, так или иначе, огонь не может гореть вечно. Он будет потушен бурной речной волной, резким ударом ветра. Он затихнет, пропадет – но никогда не исчезнет до конца. И пусть это всего лишь крошечное пламя, играющее на верхушке восковой свечи. Оно светит сквозь тьму, приютившую его в своих объятиях. В огне дремлет жизнь, так и не раскрывшаяся до конца. И хотя он мал, он ярок. И когда-нибудь он оживет вновь.
Несомненно, любовь, которую Ваш испытывал сейчас – не наваждение. Это всего лишь пламя вулкана, проснувшегося после долгого сна. Яо был той самой искрой, пробудившей его к извержению. И втайне Швейцария продал бы душу за то, чтобы этот вулкан не смолкал никогда.
Сегодня он вновь почувствовал себя живым. Он ожил, ожил, проснулся, зажегся ярким пламенем!
Ему хотелось кричать, кричать от безумной эйфории, сотней потрескивающих разрядов тока разгоняющей кровь по венам, наполняя счастьем каждую клеточку тела.
Любовь. Любовь, любовь. Как еще можно назвать то чувство, что сейчас затмевало собой сознание, что словно проснулось от долгого сна, ярким вулканом вспыхнув в груди?
Да. Любовь. И, хотя последний раз Ваш испытывал подобные чувства не так уж и недавно, сейчас он мог определить их безошибочно, даже с несколько дерзкой уверенностью в своих силах и ощущениях.
Он любил. Но это была не та любовь, что обжигает изнутри, опутывает грудь и сердце раскаленной проволокой, оставляет на коже глубокие никогда незаживающие раны. Любовь, которую испытывал Ваш, раскаляла. Раскаляла, но не жгла. Она согревает, окутывает теплом тогда, когда это необходимо. Она позволяет прочувствовать все самое светлое, самое прекрасное, что только есть в человеческих чувствах. Она освещает дорогу в липкой ночной темноте, помогает найти верный путь на развилке между двумя тропинками. Какую судьбу хранит каждая из них?
Любовь.
И Ваш готов был кричать, готов был поведать всему свету о своей любви, огненным фениксом окутавшей его сердце. И, казалось, ему было абсолютно плевать, что об этом подумают остальные. Его интересовали только собственные чувства.
Только… собственные чувства?
Швейцария резко замер, не в силах совладеть с ворохом эмоций, окутавших его со всех сторон, затмевавших собой рассудок. Он может поведать о своей любви всему миру. Но может ли рассказать тому самому человеку, чья стрела имела честь пронзить собой его сердце?
При одном взгляде на Китай сердце Ваша горячей волной заполняла невероятная нежность. Хотелось смотреть на любимого вечно, отмечая взглядом каждый изящный изгиб его тела, каждую искорку, промелькнувшую в глубоких карих глазах. Он прекрасен. А его улыбка? Казалось, весь мир замирает, когда он улыбается, а его глаза светятся счастьем. Ваш мог бы целовать его весь день, всю жизнь, если бы Яо позволил ему это. Прекрасен. Именно поэтому Швейцарии хотелось оставить в памяти каждое мгновение, которое они провели вместе. Потому что завтра, через час, через минуту всего этого может и не быть.
Может ли произойти такое, что Яо оттолкнет его?  Может ли случиться что-то, из-за чего все, что между ними сейчас происходит, вся эта химия, может ли она сойти на нет?
Ваш резко сжался, закусив губу. Что будет, если Китай оттолкнет его? Что будет, если Швейцария внезапно станет противен ему? Ван уйдет, если не сейчас, то под утро, оставив после себя лишь воспоминания – сладкие и горькие одновременно. А Вашу ничего не придется делать, кроме как забыть все, что произошло, и постараться вновь вернуться к той жизни, какой он жил раньше. Сможет ли он сделать это?...
События начали развиваться слишком резко. Может быть, Яо просто ошеломлен всем, что нахлынуло? Может, ему не нужны все эти прикосновения, все поцелуи, готовящиеся перетечь в более серьезную близость? Может быть, он не хочет этого, может быть, ему все это противно, просто он не может сказать об этом прямо, поэтому и молчит сейчас?
Но, прежде чем он смог сказать хоть что-то, Китай прошептал что-то на незнакомом Швейцарии языке и повалился ему на грудь, залившись слезами и забившись в рыданиях, настолько ощутимых, настолько реальных, что Ваш вздрогнул и лишь крепче прижал Вана к себе, успокаивающе поглаживая по спине. Что он сказал? Скорее всего, это был китайский. Но, хотя Швейцария и знал на нем пару слов, он не смог различить того, что произнес Яо.
Ваш мог бы сказать ему о своей любви на множестве языков. Немецкий, французский, итальянский, английский, испанский, русский, даже галльский, на котором уже никто не говорил, кроме него самого. У Швейцарии всегда были прекрасные способности к языкам, но сейчас никаких слов не было достаточно, чтобы описать феерию чувств, которые испытывал Ваш по отношению к любимому.
- Яо, - шептал он, заглядывая Китаю в глаза и,  чуть улыбнувшись, стирая пальцами слезы с щек. – Все хорошо, прекрати. И вообще, ты знаешь, что ты прекрасен?
Ваш обхватил любимого крепче, гладя по спине и плечам, оставляя нежные поцелуи на шее и щеках, временами припадая к губам. Он любил его. И хотел доказать это всеми возможными способами.
Дождавшись, пока Яо придет в норму, Швейцария вернулся к ласкам, на этот раз действуя несколько иначе. Он лег на спину, позволив Китаю лечь на него сверху. Покрывая лицо любимого поцелуями, Ваш изучал руками его тело, поглаживая спину, бока, шею, грудь и живот, временами замирая и ожидая от Вана какой-то ответной реакции. Он старался показать свою любовь, старался показать то, что это не внезапный вихрь чувств, который может пропасть так же быстро, как и появился. Это любовь.
Швейцария приподнялся на кровати, поднимаясь выше и устраиваясь поудобнее. Его рука потянулась к бедру, при этом задев и слегка натянув резинку белья. Поглаживая его кончиками пальцев, Ваш припал губами к шее, целуя сначала ключицу, а потом спускаясь все ниже и ниже. Он целовал грудь Вана, задевая языком нежную кожу сосков, гладил его по бедрам, временами чуть проникал рукой под ткань белья. Ваш наслаждался ласками, словно это его сейчас ублажал партнер, о котором он недавно не мог и подумать. И всеми фибрами души он надеялся, что не меньшее удовольствие ощущает и сам Китай.
И, будто задавая тот самый вопрос, он заглянул Яо в глаза, ожидая чего-то ответного, что может показать ему, стоит ли переходить к следующему шагу, или все, что происходит между ними сейчас, является лишь одной огромной ошибкой.

0

16

Love is a shield,
To hide behind,
Love is a field
To grow inside,
And when I sometimes close my eyes
My mind starts spinning round.

На какую-то жалкую долю секунды Ван задумался. Что вообще тут происходит и чего от него хотят?
Он не позволял людям видеть себя голым, слишком хорошо зная, насколько уродлив шрам на его спине, насколько комична маленькая, детская фигурка, и просто не любя свои обрезанные волосы.
Он не позволял людям прикасаться к некоторым частям себя. Постоянные домогательства Южной Кореи сделали свое дело – и чьи-то руки на талии или пояснице неизменно вызывали неприятную дрожь и желание ударить распустившего ручонки наглеца.
Он не признавался в любви, слишком хорошо зная цену каждому своему слову.
Но не сегодня, но не этой ночью. Не в руках этого человека, на груди которого он сейчас почему-то горько рыдал, напуганный самим собой.
Тот, кто стойко смотрел на смерти миллионов людей, тот, кто с сухими глазами убивал и разбивал сердца, человеческое существо, пережившее вражеский плен и вторжения захватчиков, насилие, наркотическую ломку, потерю дорогих ему людей и зданий, падение своей страны и новое ее зарождение, и прочее, прочее… Этот отважный воин с вечно сухими глазами и бесстрастным лицом вдруг начал рыдать ни с того ни с сего, просто из-за боли, которой отдались в сердце выроненные, как портмоне из кармана, слова.
«我愛你.»
Слова, которые – понятное дело! – не были поняты.
От этой мысли вдруг стало еще больнее и грустнее, чем было, и его тело сотряслось от нового потока рыданий, но этот всемирный потоп вдруг был мягко остановлен нежными прикосновениями Швейцарии.
Снова стало стыдно. Что же он, в самом-то деле? Разревелся как какая-то маленькая девочка, даже хуже. Нет, нельзя, нельзя так. Что теперь его Ваш подумает о нем, какое впечатление он оставит о себе в глазах любимого?
…Его Ваш?
Взгляд Яо, до этого почти стеклянный, вдруг ожил, и устремился в лицо Швейцарии. Его Ваш?
Китай всматривался в глаза любовника, внимательно рассматривая, стараясь запомнить каждую черточку и каждый капилляр, каждую ресничку и даже самые маленькие морщинки в уголках. Какие же они все-таки удивительные, эти глаза белых людей. Гораздо более глубокие и прекрасные, чем у азиатов, такие яркие и разнообразные, способные действительно рассказать о своем владельце все… если бы только Яо умел читать их. Ах, если бы он умел читать их!
Вскоре, пусть и с некоторым трудом, но ему удалось победить бурлившие в груди рыдания. Едва заметив это, Ваш тут же начал двигаться, и сменил позу, весьма развратно положив неспособный сопротивляться Китай на свой живот, с ловкостью марионеточника заставляя Яо плясать под свою дудку.
Ван слабо стонал, подставляясь под горячие прикосновения и поцелуи, отрывисто, неуверенно отвечая на ласки. Его собственное «я» таяло и терялось в бесконечности любовника, утопало в волнах наслаждения, совсем блекло и меркло среди огня и страсти, а плоть распалялась и по-юношески твердела.
Но разум – этот чертов враг любых желаний – не давал покоя.
Пока губы Китая были заняты поцелуями любовника, его мозг досаждал несчастного все теми же вопросами, какие не оставляли его в продолжение всей ночи, все те же опасения и переживания терзали сердце и душу, и все те же страхи заставляли низ живота не только пылать огнем, но и сжиматься от переживаний.
Стать любовником на одну ночь, как придорожная проститутка? Позволить взять себя просто потому, что его захотели? Вот так вот запросто позволить кому-то завладеть своим телом, а потом остаться в одиночестве, опустошенным и ненужным, как надоевший плюшевый медвежонок, из которого вынули весь плюш? Оплатить радушному хозяину за ночлег своим телом? Это слишком позорно.
И никакая горячая любовь Вана ведь не является гарантией того, что и Ваш чувствует подобное, верно? Даже наоборот, то, в какой ситуации разыгралась эта сцена, обстоятельства почти полной обнаженности Китая и хронического одиночества – и, скорее всего, воздержания – Швейцарии, постель которую они разделили на двоих, забыв о том, что в современном мире пол и чувства – не препятствия сексу, да даже интимный золотой свет ночника и гул бурана за окном… Желание или любовь?
Яо мягко лизнул губы любовника, прошелся по ним чередой коротких, даже кротких поцелуев, едва заметно прикусил уголок рта, и крепко взял за руку, переплетая пальцы.
Молодость, горячая кровь, тестостерон, необузданные, неизлитые желания, или все же крепкое, теплое чувство? Страшный, всепоглощающий огонь, призванный сжечь бедный Китай дотла и забыть об его останках, или же огромный пламенный щит, способный защитить его истерзанное временем и горем существо от всех последующих проблем? Узкая стеклянная пробирка, в которой Ван переварит сам себя, или же безграничное поле, где он станет большим, чем он есть, где он вырастет и изменится, обогатится и похорошеет? Чем был для него Ваш Цвингли? И чем был он для Ваша Цвингли?...
Китай отвел его руку в сторону, охнул, почувствовав, как натягивается ткань белья, врезаясь в кипящую плоть, несдержанно простонал, охваченный волной удовольствия от прикосновений языка к затвердевшим, уже давно неприятно нывшим соскам, и совсем уже откровенно вскрикнул, когда рука Ваша проникла под последнюю преграду между дружбой и любовью.
Щит или меч?! Пробирка или поле?! Прежде, чем отдаться, прежде, чем позволить сорвать последнюю тонкую ткань со своего тела и уложить себя на спину, растоптать его мужское достоинство во имя слепой, всепоглощающей любви, он должен, нет, обязан был понять, что ждет его впереди, что чувствует Швейцария и чего именно он так вожделеет – его красивого тела или же израненной души?
Но Китай был слишком недоверчив и слишком научен горьким опытом, чтобы спрашивать о подобном напрямую. В любви, как на войне, требуется ловкая смекалка и тонкий расчет, дипломатичность и хитрость, ловкость и острота языка вперемешку со скоростью мысли и умением строить уловки, и Яо великолепно знал это. Ведь нет ничего проще, чем ответить «люблю» на вопрос «любишь?» человеку, от которого хочешь получить что-то особенное и интимное, верно? Нет, он не настолько маленький и глупый, не настолько еще желания и любовь ударили ему в голову.
Ощутив, что свободная рука Ваша уже целенаправленно полезла ему в белье, он резко схватил ее, так же, как и вторую, переплетя пальцы и крепко сжав, затем оторвался от его тела, удобно сев на животе и тем самым вжав его в кровать, а так же нарочно открыв хороший обзор на свое дышащее возбуждением тело, оставил легкий поцелуй на желанных – из песни слов не выкинешь! - губах, и заглянул в лазурные глаза, невольно придав своим собственным сияющим страстью глазам пугающее выражение, похожее на взгляд коровы, ведомой на мясобойню.
Не отрываясь и не меняя положения, не позволяя смотреть на словно с насмешкой предоставленное для взгляда тело, сбивчиво дыша и со всей силы сжимая ладони Ваша в своих, он произнес, горячим, почти стонущим шепотом, в котором, однако, отчетливо звучали ловко сыгранные нотки усмешки, ядовитости и равнодушия, призванные изобразить тот вид страсти, который просто не может быть совместим с любовью:
-Хочешь меня?

+1

17

Are you the one?
Who's love is like a flower that needs rain
To wash away the feeling of pain
Which sometimes can lead to the chain of fear.

- Хочешь меня?
Всего два небольших слова. Крошечных, произнесенных на одном дыхании, практически не ощутимых на губах. Однако резали они не хуже ножа.
Такое ощущение, словно одним своим звучанием эти два слова разорвали барабанную перепонку, проникнув дальше, вглубь тела, добравшись до сердца, петляя по тонким узлам вен, и сжав его в железных тисках, обагрив кровью – темно-багровой, рубиново-красной, цвета дорогого бургундского вина. Она будет стекать по рассеченной груди тонким алым  потоком, наполняя воздух тошнотворно-сладковатым ароматом.
Слова могут уничтожить. Хотя и раны, которые они оставляют, практически неразличимы на теле.
Ваш ощутил укол в груди, едва голос Яо коснулся его слуха. В действительности его ранили не столько слова, сколько выражение, с которым Ван произнес их. В его голосе не просто прослеживались насмешливые и равнодушные нотки – он был переполнен ядом, ядом, звучавшим с нескрываемой усмешкой, словно намеренно желая уколоть побольнее. Купидон - тот еще шутник, не правда ли? Только вот зачем он снова и снова использует отравленные стрелы?
Ваш выпустил Китай из объятий, повернувшись в сторону и уставившись в окно, покрытое причудливым узором мороза. Тонкий клочок луны висел, легко прикрытый светло-серыми клочьями облаков. Резкий ветер снова и снова налетал на стекло, словно желая разбить его на мельчайшие осколки, пробраться внутрь и завладеть двумя сердцами, бившимися в унисон друг другу, сжать их и не выпускать из объятий, пока они не отобьют последний раз и не замолкнут – раз и навсегда.
Ваш глубоко вздохнул, приводя мысли в порядок и стараясь расслабить бешено колотившееся сердце. От него ждут ответа на вопрос, так? С ходу он все равно не ответит. Пусть Ван подождет, если в нем действительно остались хоть какие-то чувства, похожие на любовь.
Впрочем… Любовь ли? Разве это та любовь, что просыпалась в груди пламенным вулканом, что с бешеной скоростью мчалась по венам, насыщая теплом каждую клеточку тела? Та ли эта любовь, что позволяет забыть обо всем на свете, утопая в таких горячих, таких родных объятиях? Та ли эта любовь?
Так почему же идет дождь в Утопии? Почему их любовь может рухнуть с облаков, сбитая тяжелыми каплями?
Что происходит? Почему еще пару минут назад Яо, бормоча что-то на китайском, бился в рыданиях, прижимаясь к его груди, а сейчас в его голосе звучит такая откровенная насмешка? Почему он, черт возьми, такой нелогичный, как женщина?
Ваш никогда не умел хорошо разбираться в людских чувствах. Его нельзя было назвать особенно эмоциональным и чувствительным человеком, как нельзя было назвать и бесчувственной машиной, неспособной на понимание. Однако чувства других людей, особенно таких, как Китай, представлялись ему непроходимым лабиринтом, головоломкой, разобраться в которой практически нереально. Спросить прямо? Нет, так тоже не выйдет. В общем-то, это было бы наиболее удачным решением всех проблем и недосказанностей, засевших глубоко внутри и не желавших вылезать наружу, но вряд ли Яо сможет честно рассказать обо всем, что гнетет его. Он будет строить двусмысленные намеки, стараясь, чтобы Ваш сам докопался до глубины его мыслей, чтобы сам понял все, что находится у Китая на душе. А что, если он хочет услышать прямой ответ, прямее всех прямых, а не распутывать туманные намеки, загадки, не анализировать интонации, таинственные взгляды, жесты? Почему Ван никак не может понять, что от честности ничто не погибнет, он сам ничто не потеряет?
Какой же он нелогичный! Сейчас он ждет от Ваша однозначного ответа, но на этот вопрос явно не стоит отвечать четно «нет», как  и «да». Собственные выводы, домыслы, догадки – и чаще всего ложные. Почему нельзя просто понять то, что сказано? Почему нужно обязательно разбираться в интонации этих слов, в возможных мыслях, почему нельзя просто быть честными друг с другом?
Похоже, он действительно вел себя слишком раскованно этим вечером. Любовь пьянила его не хуже алкоголя, позволяя делать то, что прежде он никогда бы не позволил себе. Возможно, следующим утром он придет в ужас от того, что творил ночью. Но пожалеет ли?
Нет. Не пожалеет. Потому что любовь никуда не пропадет. Она останется внутри, продолжит гореть яркой свечой, согревая сердце и душу, не позволяя своему пламени потухнуть.
За семьсот с лишним лет официального существования, как государство, Швейцария успел немало раз ощутить на собственном сердце всепоглощающее действие любви. У него было множество любовниц, как и возлюбленных. Встречи, пылкие признания, нежные поцелуи – столько счастливых воспоминаний, столько прекрасных мгновений, прожитых вместе. Но срок каждой из них оказывался не бесконечным, хотя так и казалось иногда влюбленным. Все возлюбленные Ваша постепенно старели, бледнели, рассыпались на глазах, в то время как он оставался все таким же молодым юношей, каким был и сейчас, и сто, и триста лет назад. А вместе с прахом, развеянным по ветру, рассеивалась по воздуху, улетала прочь и надежда на вечную любовь.
Но сейчас все по-другому. Он влюблен снова, влюблен не менее страстно и глубоко, чем когда-то. Вполне возможно, что даже сильнее. Но он влюблен не в хрупкого человека, чье тело и душа имеют срок годности. Он впервые полюбил такую же страну, как и он сам, впервые полюбил мужчину. И одна только мысль, во что может вылиться эта любовь, одновременно пугала и наполняла странным ощущением долгожданного счастья.
Только сейчас Ваш осознал, насколько сильно соскучился по этому светлому чувству. Соскучился по нежным прикосновениям, собственным и чужим, пылким поцелуям, разгоняющим тепло по всему телу, по мгновениям, когда можно просидеть весь день, лишь любуясь друг другом. По долгим откровенным разговорам, выливавшимся во взаимные признания.
Сейчас он чувствовал, что ожил, пробудился после долгого оцепенения, вырвался из оков, связывающих его сердце. Он жив, он проснулся, он снова любит!
Да, он действительно хотел Яо. Хотел почувствовать, что он принадлежит ему, хотел передать ему свою любовь, хотел попробовать его тело на вкус. И что с того? Разве это ненормально? Разве это неправильно?
Ваш чуть улыбнулся, опуская руку Китаю на спину и вновь привлекая его к себе. И, заглянув в такие родные, такие прекрасные глаза, он коснулся губами его губ, оставляя на них трепетный и нежный поцелуй, который, словно печать, должен был остаться на них так долго, сколько будет возможно. Ему нравилось целовать Яо. Его губы имели особый вкус, ассоциировавшийся с теплыми ветрами, ощутимыми на вершине знаменитой великой китайской стены, благоуханием цветов и прелестным ароматом духов. Хотелось прикоснуться к ним и никогда не отступать, вечно наслаждаясь их прекрасным вкусом.
Заглянув Яо в глаза и слегка поглаживая пальцами его щеку, другой рукой Ваш скользнул по его бедру, вновь натягивая резинку белья, но на этот раз окончательно стаскивая его с хрупкого тела и отбрасывая в сторону, словно удаляя преграду между легкими поцелуями и переходом к более ответственному шагу их отношений.
Швейцария хотел, чтобы из одного его взгляда, из одного его поцелуя Яо понял, что он нужен ему. Что он любит его, действительно любит, а не использует, как легкий и доступный шанс удовлетворить себя. Его любовь реальна. Это не мираж, не минутное помешательство рассудка, не шутка, не издевательство над ним и над самим собой. Это любовь.
Он ждал ответной реакции. Что же будет дальше? Может быть, разум Китая возьмет верх над сердцем, и тот уйдет, навсегда оставив в одиночестве того, кто посмел осквернить его тело и чувства. Что ждет его? Презрение и ненависть, страх и отчаяние, стремление навечно забыть эту ночь, как лишь одну огромную ошибку?
Или… взаимность?
А действительно. Хочет ли Яо его так же сильно, как хочет его сам Ваш? Любит ли он его? Любит ли?
Вновь одна и та же загадка. «Любовь ли это?»
- Я хочу тебя, - отчетливо произнес Ваш, заглядывая Китаю в глаза и изо всех сил пытаясь передать ему то, о чем думал минутой ранее. – А еще… Я люблю тебя.

+1

18

Когда объятья разомкнулись, Китай почувствовал, как что-то умирает в его сердце.
В лицо ощутимо повеяло холодом, во рту пересохло, а руки, недавно сжимавшие ладони Ваша, безвольно повисли.
В голове, где еще недавно яростно плясали самые удивительные и восторженные, теплые мысли, повисла звонкая тишина, и почти побежденные слезы снова хлынули к глазам.
Что.
Он.
Натворил.
Старый Китай нельзя было назвать профаном в любовных делах, и его маленький хитрый ход – этот злосчастный вопрос – тоже был вполне оправдан, как и реакция Ваша – нормальная реакция, в общем-то, даже ожидаемая. Но вот только в этот раз в своих шикарных стратегических планах он случайно упустил одно важное обстоятельство: в этой партии он сам… любил свою жертву. И это делало его слабым.
Глядя на такую холодную, такую непривычно чуждую, а еще недавно теплую и желанную, спину, Ван чувствовал, как его руки сами собой тянутся к шелковой коже – но остатки незамутненного эмоциями разума заставили пальцы остановиться буквально за секунду до прикосновения. Нельзя. Сам виноват. Протанцевал свое счастье – свое драгоценное счастье!
Ясно было одно: даже самая горячая любовь может быть разрушена одной излишне хитрой фразой. Как смешно.
Яо прижал колени к груди и понял, что злится. Злится на себя за то, что прервал сладкий сон, злится на Ваша за то, что он не смог найти в себе силы пропустить остроту китайца мимо ушей, злится на снег, который заставил его оказаться в этом доме, на босса, бога, мир, судьбу….  Злится, хотя вполне понимает, что не имеет на то никакой причины. Ведь сам виноват. Кто, кто тянул его за язык?!
Усталый, жалобный взгляд Китая блуждал по стенам, считая лучи, лившиеся из ночника, по ежеминутно взлетавшим занавескам, брошенным на неравный бой со стужей, а так же по телу того, чье случайное прикосновение сейчас, казалось, могло унести Вана в рай. Ах.
Он понял, что уже давно смотрит на Швейцарию, вернее, изучает его, как товар в магазине, как объект. Действительно, впервые за довольно долгий вечер у него появилась возможность просто рассмотреть Ваша, хотя сам он явно был раздет и изучен вдоль и поперек.
Хотя швейцарец был слишком занят раздеванием Китая, чтобы раздеться сам, и не пожелал даже надеть пижамы, сквозь тонкую рубашку хорошо просматривались контуры его сильной, мужественной фигуры, хорошо отточенной, несмотря на вечный нейтралитет, создающий мнимое впечатление миролюбивости. Воин. Мужчина. Сильный, смелый, способный за себя постоять. Желанный.
Короткие светлые волосы словно сияли в легком свете ночника, и на какую-то секунду Яо показалось, что вся фигура Швейцарии испускает сияние, словно перед ним сидел ангел, и тонкая ткань рубашки вот-вот должна с треском порваться, выпустив на свободу огромные, белоснежные крылья – но эта удивительная мысль быстро потонула в мягком бархатном море размышлений, набившихся в маленькую головку Вана.
Красивый. Было странно при мысли о том, что еще недавно он смотрел на этого парня как друга, собутыльника, знакомого – но никак не на сексуальный объект. Было странно рассматривать каждый локон его золотых волос и ощущать щемящее желание зарыться в них рукой, развернуть к себе его правильное лицо со строгими, мужественными и сильными чертами, и впиться в губы, ощутить шершавую кожу его мягкого языка и аромат горячего дыхания, впитать в себя, изучить, разбить на кусочки и спрятать где-нибудь в таком месте, где сами боги не смогут отнять эти сладкие воспоминания. И еще больнее становилось при мысли, что минуту назад все это у него уже было, что минуту назад эти прекрасные руки касались его груди, живота, бедер, и не только...
Китай вздрогнул, почувствовав, насколько тесной стала последняя одежда, еще оставшаяся на нем, и нервно отвел взгляд от Швейцарии. Любоваться спиной, когда мгновение назад он мог любоваться глазами, глазами, всегда холодный взгляд которых так легко сменился нежным и полным любви!
Черт побери, ведь Ван сам знал ответ на свой дурацкий вопрос! Зачем, зачем он снова и снова пытается играть роль, откуда эта чертова пагубная привычка быть не собой, не маленьким, влюбленным, сахарным Ваном, а крупнейшей страной Азии? Почему бы не отбросить привычные шелка и маски и не стать собой – хотя бы на один вечер, хотя бы с одним человеком? Не приросли же они к его коже, в самом деле?
Или все-таки приросли?
Подумать только – ему уже четыре тысячи лет. Четыре тысячи лет бесконечных интриг, лжи, коварства, яда, войн, предательств, и политики, политики, политики, которая впилась в него, как игла, и совсем как в детской страшилке теперь бегает по венам, пронзая сердце, мозг и легкие, заставляя оставаться страной даже там, где этого совсем не нужно. Ведь причинять боль ради собственного блага – это так по-ихнему, так похоже на поведение крупных дипломатов, верно? И на войне, и в мире, и на улице, и в постели… Нет.
Ван сжал кулаки, впиваясь ногтями в ладони, и невольно фыркнул от возмущения, причиной которого стал он сам. Нет. Хватит. Он не на поле боя, да и, что уж там говорить, большую часть своей жизни участвовал лишь в бумажных войнах. Любовь – не соревнование, не матч, не битва. Любовь это все-таки щит, счастье, улыбки, слезы радости… и секс.
«Сколько лет прошло с последнего дня? Сотня? Две? Ты заслужил хотя бы минутку искренности, Яо. Настало время вспомнить, что это такое, отдаваться чувствам. 你愛他*».
Ван хотел броситься Швейцарии на колени, обнять его за шею и, заглянув в глаза, повторить свое недавнее признание уже по-немецки, но, когда он только хотел оторваться наконец от до боли надоевших смявшихся атласных простыней, Цвингли опередил его, и парчовое тепло прикосновения снова разлилось по спине.
Он смутно понял, как опять оказался на коленях мужчины, потому что все его мысли занимал нежный поцелуй, заставивший всю плоть Вана встрепенуться, а сердце замереть, а затем крепко обвил шею Швейцарии руками, и хотел сказать слова, разрывавшие собою грудь, но снова не успел.
Холодный воздух коснулся наконец-то освобожденного тела, и щеки Китая залились краской. Он неловко заерзал на своем импровизированном «стуле», не зная, как скрыть столь постыдное выражение своей горячей страсти, и повернулся на бедро, так, чтобы в подробностях разглядеть его пах стало невозможно, а головой прижался к плечу возлюбленного.
-Айя…
- Я хочу тебя. А еще… Я люблю тебя.
Китай закрыл глаза, и покрепче сжал шею Ваша, словно на какую-то жалкую секунду захотел придушить, а потом уверенно оторвался от его тела.
Крепко вцепившись в мужские плечи, Яо сполз чуть ниже, удобно, и откровенно развязно, усевшись на его коленях, чувствуя, как щеки пылают диким огнем смущения, а плоть – желанием.
Настало время отринуть все политические предрассудки, и снова стать просто молодым человеком, получившим сладкую возможность уединиться в одной постели с объектом самых чистых и нежных чувств.
Он скользнул руками по плечам Ваша, по груди, с наслаждением изучая атлетическую фигуру, по животу, ощупывая пресс, и, наконец, достиг своей главной цели – верхней пуговицы его рубашки.
-Нечестно, - со сладким, девственным смущением и в то же время некоторой развязной игривостью, почти прошептал Ван. – Меня раздел, а сам? Я тоже хочу увидеть тебя… ару.
И, когда первая пуговица была побеждена, и ловкие пальцы принялись за вторую, он совсем легко и даже робко поцеловал Ваша в губы, лишь слегка коснувшись языком верхних зубов, и, оторвавшись, сделав глубокий вдох и страшно покраснев, все же смог выдавить из себя те слова, от которых голова уже начинала болезненно и противно гудеть:
-Я… люблю тебя. Этой ночью ты только мой.
Его губы растянулись в нежной, трепетной улыбке, а взгляд уверенно устремился к глазам Ваша.
-Этой ночью, и навсегда. Я отдам тебе всего себя, любимый.

*Ты любишь его.

+1

19

В мире существует множество вещей, полет которых можно предугадать. В настоящее время ученые умеют предсказывать землетрясения, катаклизмы, позиции мирового рынка, жизнь человечества в далеком будущем – но существует одна вещь, решения, повороты и изменения которой не  в силах предсказать лучшие психологи мира. Самые одаренные прорицательницы не могут различить ее движения сквозь тонкую полупрозрачную дымку в хрустальном шаре предсказаний, как и логическим путем невозможно проследить все ее повороты. Человеческие чувства. Любовь.
И разве еще пару часов назад, любуясь из окна бушующей стихией, страшной метелью сметавшей город стремительными ударами белоснежного ледяного оружия, Ваш мог предсказать, чем обернется неожиданный визит человека, которого до этого он не стремился зазывать на порог? Разве он мог подумать, что сейчас для него в таком огромном мире будет существовать лишь он один, а все мирские заботы отойдут на второй план, а то и исчезнут вовсе? Разве мог он представить, что его тело, его собственное тело, которое он до этого предпочитал держать подальше от посторонних (особенно от таких любителей дружеских и не слишком объятий, как два соседа с запада и юга, с кем он делил больше половины своих границ) будет принадлежать кому-то, кроме него? Разве мог он даже подумать, что тот человек, который ранее был для него не более чем другом, станет прикасаться к нему далеко не с дружескими намерениями? Разве, черт возьми, он мог представить, что в ту самую ночь в нем вновь вспыхнут ярким пламенем все самые сокровенные мечты и сексуальные желания, разве мог он подумать, что у него будет шанс удовлетворить их, да еще и с человеком, которого он безумно любил?
Безумно любил. Да, это действительно было так. Теперь Ваш осознал это окончательно, получив возможность тщательно, но быстро обдумать все детали своего и чужого поведения, понять, что они оба не просто поддались внезапно вспыхнувшему желанию сбросить с себя муки долголетнего воздержания, а поймали за хвост шанс выпустить наружу чувства, которые так долго держали в себе и наконец-то вновь ощутить на себе, что же представляет из себя эта таинственная вещь: любовь. Скорее всего, за четыре с лишним тысячи лет существования Китай явно успел узнать на собственных ощущениях, какое же невероятное действие оказывает подобное чувство. Однако вряд ли оно когда-то было столь долгим, чтобы хранилось до сих пор. Любые, даже самые сильные чувства когда-нибудь, увы, разрушаются – если не с годами, не с десятилетиями, так с веками. С тысячелетиями. Разрушаются, рассыпаются на мельчайшие осколки, невесомыми лепестками белых роз уносящимися с порывом ветра. Но что произойдет на этот раз, когда они вновь вместе, трепетно любящие друг друга и желающие от капризной госпожи Судьбы только одного подарка: возможности быть вместе?
Они оба молоды, если и не душой, так физически, они имеют право быть друг с другом столько времени, сколько будет достаточно для полного наслаждения таким прекрасным чувством, которое они имели счастье испытать. Они оба страны, они бессмертны и сильны. У них впереди века и тысячелетия, старость и смерть не будут препятствием, которое когда-то положило конец, казалось, бесконечной и самой страстной и трепетной любви, которую только испытывал Ваш. Возможно, сейчас перед ним открылся тот шанс, которого он ждал всю жизнь: шанс вновь ощутить те ни с чем не сравнимые чувства, которые когда-то охватывали его сказочной эйфорией, побуждали к взгляду на мир с необыкновенным, таким непривычным счастьем, которого так не хватало в его жизни. Да, несомненно, перед ними встанут и трудности, препятствия, которые будут значительно мешать движению вперед, к светлому счастью. Но с такой любовью, которая царила между ними, можно быть уверенным, что они преодолеют любые трудности, перенесут любые невзгоды. Возможно, это и было то, чего Ваш ждал всю свою жизнь?
Возможно. Возможно. Все возможно. Все состоит из возможностей, все! Разве есть хоть что-то, чего можно знать абсолютно точно, безо всякой оглядки и сомнений, безжалостно терзающих душу? Разве может быть такой момент, к которому нельзя аккуратным вензелеватым почерком одно лишнее слово «возможно»?
Есть. Есть то, в чем Ваш был уверен точно. Их любовь – не наваждение, не ошибка. Это – любовь.
Едва та мысль промчалась у него в голове, Ваш внезапно ощутил на себе посторонний взгляд, неожиданно осознав, что вот уже несколько минут его тело, сокрытое лишь тонкой тканью рубашки, изучают с каким-то особым вниманием, стараясь не упустить ни малейшую деталь и практически не заботясь о том, чтобы остаться незамеченным. Тут же на него нахлынуло легкое смущение, практически выступая на щеках бледным румянцем. Давно он не находился ни с кем в такой романтичной и интимной атмосфере, которую еще лучше дополнял приглушенный свет лампы, давно он не позволял ни кому рассматривать себя исключительно для эстетического удовольствия и возможности с наслаждением представить то, что это тело когда-нибудь будет принадлежать не только своему хозяину. Все это было как-то непривычно, словно вновь явились на свет воспоминания из далекого прошлого. Что, если он покажется Китаю некрасивым? Что, если он привык к совсем другим партнером и пожелал бы себе иного любовника, иной объект, на который можно излить все свои чувства и всю любовь, от которой распирало грудную клетку?
Ваш не мог различить, что же скрывается за взглядом Яо. Он никогда не умел хорошо разбираться в людских чувствах, читать их, как открытую книгу. Он не мог понять, что же ощущает любовник, только заглянув ему в глаза. В такой ситуации он мог лишь спросить его напрямую, ничего другого и невозможно предпринять. Но хочется ли? Может быть, если Китай действительно любит его, то примет со всеми достоинствами и недостатками?
Погруженный в собственные размышления, Ваш даже не заметил, как цепкие руки любимого обвили его за шею, притягивая к себе для нового поцелуя. С наслаждением касаясь губами губ Яо, переплетаясь языком с его, он ощутил, как натянулась тонкая ткань брюк, едва сдерживаемая ремнем от окончательной демонстрации сильнейшего желания, полностью захватившего Швейцарию. И, когда Яо чуть опустился вниз, весьма развязно устроившись на его коленях, Ваш чуть двинулся в сторону, тщетно надеясь, что тот не ощутит непривычную твердость чужой плоти.
Но одной-единственной сменой положения и одним только взглядом дело не обошлось: едва Швейцария вновь обвил любовника за пояс, притягивая к себе, надеясь вновь ощутить сладковатый привкус его губ, он почувствовал, как руки любовника скользнули вверх, с весьма недвусмысленным намеком лаская его плечи, грудь и живот сквозь тонкую ткань так и не снятой рубашки. Это было невероятно приятно, чего греха таить, однако же, едва цепкие пальцы коснулись верхней пуговицы рубашки, Ваш, вместо того, чтобы и дальше наслаждаться ласками, немного напрягся, все еще не окончательно уверенный в желании Китая переходить от простых объятий и нежных поцелуев к чему-то более взрослому и серьезному. Действительно ли ему хочется этого так же, как и Вашу? Не пожалеет ли он об этом на следующий день? Не возненавидит ли его за то, что он позволил себе осквернить его тело?
Но сладкий, словно тягучая карамель, голос Вана отгонял любые сомнения. И, когда, легко расправившись с первой пуговицей рубашки, тонкие пальцы взялись за вторую, Ваш уже не мог больше сдерживать себя и с еще большим усердием начал помогать любовнику раздевать себя. Быстро и второпях покончив с остальными пуговицами, он одним движением стянул с себя рубашку, обнажая мускулистый торс, и, отложив ее в сторону, чуть приподнял голову, словно беззвучно спрашивая что-то вроде: «я нравлюсь тебе? Нам стоит переходить к большему? Ты действительно хочешь этого так же сильно, как и я?»
Но, лишь раз заглянув в глаза Китая, Ваш впервые прочел в них те чувства, которые были важны ему сейчас. А дальнейшие слова Яо только подтвердили его теории.
И, когда желание достигло предельной точки, Швейцария понял, что настал момент, когда стоит перейти к чему-то более серьезному, отбросив в сторону все смущение, волнение и неуверенности и на время забыв обо всем, кроме друг друга. Резко приподнявшись, Ваш схватил Китай одной рукой за плечо, а второй за пояс, и повалил на темные атласные простыни, забираясь сверху и нависая над любовником, смотря ему в глаза даже с некой дерзостью, которая, похоже, должна была изображать страсть. В следующий миг он впился в его губы новым, горячим поцелуем, словно изголодавшийся зверь, узник, наконец-то вырвавшийся на волю и почувствовавший дыхание свободы: однако же на этот раз пищей и свободой для него служило любимое и такое желанное тело. Он хотел его. Хотел получить его всего, все, что в нем только было. Он желал, чтобы человек, которого он так трепетно и страстно любил, принадлежал только ему. Ему – и никому другому.
Однако же, понимая, что таким образом он вряд ли сможет продержаться достаточно долго, Ваш, не отрываясь от поцелуя, скользнул руками к бедрам Яо, зажимая пальцами резинку белья и натягивая на себя. Он тяжело дышал, продолжая с некой животной страстью целовать любимого и одновременно пытаясь раздеть его, но от невероятного желания руки не слушались его, и с огромным неудовольствием ему пришлось прервать поцелуй. Оторвавшись от губ Яо, Ваш немного двинулся вниз, резко срывая белье с бедер любимого и отправляя куда-то в свободный полет, а после вновь приступил к внимательному изучению взглядом его тела. На этот раз обстоятельства были другими: перед ним был не вечно смущающийся и нерешительный Китай, а страстный любовник, который желал заполучить его тело не меньше, чем он его. Золотистые лучи ночника лили приглушенный свет, хорошо освещая все, что Ваш хотел увидеть. Его губы сами собой расползлись в улыбку, а руки машинально продолжили ласкать любимого, пока их хозяин продолжал изучать взглядом абсолютно обнаженного любовника. И тогда, легко коснувшись губами губ Яо, Ваш прошелся ими по щеке, приблизившись к уху и негромко нашептывая что-то слишком интимное, чтобы вновь произносить вслух.
- Этой ночью, и навсегда. Ты всегда будешь моим.

+1

20

Одним из самых удивительных чувств, которое только может испытывать человек, всегда была и является до сих пор взаимная любовь – и лишь потому взаимная, что, лишенная ответного чувства, она часто теряет свои удивительные свойства.
Что особенного в любви? Ведь все мы любим какие-то определенные цветы, какие-то специфические блюда и вкусы, какой-то определенный цвет или сериал… Но почему же вся эта любовь, порой даже безусловно сильная и искренняя, не приносит нам той феерии и того восторга, какими оборачивается любовь к человеку?
Да потому что любить, и любить взаимно – это ощущать, что твои чувства и ты сам живут за пределами твоего тела и твоей души, чувствовать, что ты теперь – не только ты, а нечто единое с тем человеком, которому ты решил отдать свое сердце. И это невероятное осознание того, что ты стал больше, чем человеком, что ты живешь больше, чем в одном теле, что твой разум и душа шире, чем у окружающих – именно это и заставляет людей век за веком, год за годом, день за днем и слово за словом посвящать самые чистые, самые нежные свои строки и мысли любви, ведь там, где умирает обычный, засунутый в волокнистую и костяную коробку человек, рождается поэт, художник и писатель – словом, на место желанию еды и сна приходит желание любить и отдавать себя всего любви.
И высшей точкой такого единения, высшей степенью смешения душ и разумов, пиком любви и взаимной заботы часто может стать… секс.
Китай чувствовал, как с каждым прикосновением сладкого любовника его душа перетекает в другое, не принадлежащее Яо тело, ощущал кожей и сердцем, что они с Вашем теперь – одно целое, нечто единое и неразделимое настолько, что даже расстояние способно только укрепить их связь. Чувствовал ментально, духовно – и безумно хотел ощутить физически.
Он не ощущал животных инстинктов в диких поцелуях Швейцарии, не улавливал больше несдержанной, юношеской страсти, окончательно перестал опасаться, что его лишь хотят, полностью осознав, что он сам влюблен, как мальчишка, и безумно, до дрожи в коленях и несдержанной влажности нижнего белья хочет стать единым с этим человеком.
Впрочем, о пресловутой влажности волноваться уже не стоило. Швейцария решительно избавился от последней одежды китайца, и не менее решительно вперил взгляд мятных глаз прямо в пах Вана.
Щеки Китая залились краской, из груди вырвался испуганный стон, а руки, дрогнув, сжались на том самом месте, скрывая его от излишне пошлых взглядов. Да, он хотел. Но куда он должен был деть свою скромность?!
Взволнованно и несколько испуганно зажмурив глаза, Яо, на всякий случай приоткрыв губы для возможных поцелуев, постарался отвлечься, чтобы вернуть себе спокойствие и позволить желанному любовнику рассмотреть себя.
Да-а, дела. Старый Китай не помнил, чтобы близость с кем-нибудь так смущала, так взбудораживала кровь и так заставляла желать. И хотя этих близостей было очень много – с мужчинами, с женщинами, со странами, до того удара в спину и немного даже после, успешные и не слишком, во дворце и в бедных районах – нет, никогда прежде Яо не испытывал такое возбуждение, такое волнение, и такое смущение.
А если он покажется Вашу некрасивым? Если в том месте что-то не так, как любит молчаливый швейцарец? Китай никогда не волновался на этот счет, полностью уверенный в своей абсолютной красоте, не переживая особо за мнение партнеров о себе, рассматривая их лишь как объект для удовлетворения естественных желаний, но упасть в грязь лицом перед Швейцарией было сейчас подобно самоубийству самым изощренным и болезненным способом.
С другой стороны… Чуть приоткрыв глаза, Китай из-под ресниц уставился на торс Ваша, внимательным, пытливым взглядом изучая каждую линию его накачанного тела, каждую жилу и мышцу, обнаженные соски, грудь, к которой хотелось крепко прижаться головой, слушая стук сердца; подтянутый живот с хорошо читавшимися кубиками пресса, едва заметные золотистые волосы на торсе… И ширинку брюк, красноречиво изогнувшуюся.
Новая волна страстного желания захватила Вана, его плечи дернулись, в горле пересохло, а глаза невольно распахнулись, даже немного расширились.
Да, ничего необычного в том, что его любовник был тверд, не было. Не стоило удивляться и тому, что выпуклость на ткани штанов была такой большой и нагло притягивающей взгляд, в конце концов, европейцы всегда отличались куда более внушительными размерами, нежели азиаты. Но, если подумать, ведь он такой твердый из-за Вана… и для Вана.
Китай снова взволнованно зажмурился, лишний раз спрашивая себя – а стоит ли? Не пожалеет ли он назавтра сам и не заставит ли пожалеть любовника? Остался ли шанс, что их любовь – сладкое наваждение, приговоренное к рассеиванию первыми лучами утреннего солнца? Прав ли он, отметая оставшиеся сомнения и отдаваясь на волю чувствам, позволяя своей душе покинуть тело и стать частью счастья и сердца другого человека – и не стоит ли ограничиться этим дозволением, не прибегая к единению тел?
Но гудящее чувство внизу живота ясно дало понять, что со своими выводами Яо достал уже даже собственное тело, истосковавшееся по ласке, переполненное самым сильным и светлым чувством за всю историю его существования, самыми удивительными желаниями, и страстью, которой оно не просто наполнялось, а уже дышало, заставляя каждую мышцу меленько дрожать.
И тогда, сделав глубокий, даже судорожный вдох, он оторвал руки от паха и потянулся к лицу любовника.
Тонкие пальцы немного неловко погладили Ваша по щекам, совсем легко коснулись губ, словно собирая тактильную информацию обо всем его теле, скользнули вниз, внимательно изучая шею, и Яо даже взволнованно вскрикнул, нащупав сокращающуюся артерию.
«Такой… теплый. Такой живой. С бьющимся, реальным, живым сердцем. Такой… мой».
Не в силах остановиться, Китай спустился руками ниже, по сильным плечам, которым хотелось доверить все свои слезы и переживания, к груди, на которой хотелось засыпать каждую ночь и просыпаться каждое утро, и к соскам, призывно стоявшим на сильной груди.
Он погладил правый сосок подушечкой пальца, и слегка надавил, заставляя его отгибаться в сторону, а левый крепко сжимая между двумя пальцами, и слегка тяня на себя, играясь, как ребенок с заинтересовавшей игрушкой, наслаждаясь каждым мельчайшим движением своего любовника, с интересом изучая, бурно ли он реагирует на ласку груди, и как ему нравится больше, как ему лучше и приятнее.
Было в этом что-то… особенное. Что-то удивительно интимное, такое, чего нет в прикосновениях к половым органам. Не каждый случайный любовник позволит вот так просто остановиться, и ласкать себя, изучать себя, познавать и запоминать себя, даже в таких, казалось бы, нечувствительных частях мужского тела, как соски. Ведь есть даже люди, которые считают, что мужчинам они не нужны. Глупцы!...
Но страстное, клубившееся в груди желание заставило Яо все же оторваться от игры с сосками любовника. Ему хотелось большего. Чего-то более горячего, более сильного, более напористого, а, главное, способного доставить страстному любовнику большее удовольствие и большее удовлетворение – в конце концов, видеть грудь Швейцарии Вану уже приходилось, а вот то место, да еще и в возбужденном состоянии…
Его руки оторвались от груди, и скользнули вниз, повторно изучая живот, считая подушечками пальцев кубики пресса, слегка сжимая и немного царапая – случайно!  - задержавшись здесь только из-за остатков робости, медленно угасавших.
Как отреагирует Швейцария на то, что Китай сейчас сделает? Ваш хочет секса, это ясно. Но готов ли он принять столь агрессивные ласки от пассивного партнера?
…Пассивного партнера.
На секунду эта мысль захлестнула голову Вана, и он с трудом удержался от того, чтобы поморщиться. Снова его уложат на спину как девушку, снова его лишат мужественности. Почему бы Швейцарии не отдаться ему, если уж его любовь так сильна? Почему Яо должен раздвигать ноги и принимать в свое худенькое тело то, что заставляет сейчас так выгибаться ткань несчастных штанов?!
…Да потому, что при одной мысли об этом тело Китая содрогнулось от дикого желания, потому, что он уже дрожал в предвкушении того чувства полной отдачи любовнику и тепла внутри, которое должен был скоро испытать, от горящей на горизонте возможности ощутить всю его горячую любовь в своем теле, в своей душе и своем разуме… Быстрее.
Рука Вана сорвалась с живота Швейцарии, и спустилась ниже, сперва робко, но потом все увереннее и увереннее поглаживая горячую выпуклость, слегка сжимая и снова нежно гладя ее, а глаза, внимательно уставились в лицо Ваша, и с упорством селекционера Ван высматривал малейшие изменения его лица, положения фигуры, пожирал каждый вздох и каждый звук голоса, а в его маленькой душе царила эйфория от того, насколько много он позволил себе, в каком месте трогал такого холодного, нелюдимого и не нуждающегося в людях Швейцарию… и насколько желанен он был.
«Такой холодный, такой нелюдимый, такой мизантроп. Такой Швейцария. Такой мой Швейцария».
И с этой мыслью он увереннее сжал его пах, уже откровенно любуясь реакцией.

0

21

На протяжении многих веков и поколений одним из самых удивительных, непредсказуемых и прекрасных чувств оставалась человеческая любовь. Благородные рыцари стремились завоевать сердце прекрасной дамы, барды посвящали полные пылких признаний стихи предметам своего вдохновения, а ревнивые мужи взмахом перчатки выступали на кровавые дуэли, защищая честь избранниц. Подобно дивному сверкающему лунному цветку, любовь расцветала на глазах, одаряя мир своей красотой, благоухая и цветя только для двух людей, нашедших друг друга среди миллионов. И лишь от них зависело, проживет ли этот цветок многие десятилетия или увянет через пару лет. Однако сейчас Ваш был уверен, что существует чувство, еще сильнее вгоняющее в трепетную эйфорию, едва его стоит ощутить.
Взаимная любовь.
Влюбляясь взаимно, вы словно превращаетесь в радиостанцию, работающую на одной волне. Но, если тебе не повезло найти своего человека, который сможет полюбить тебя так же сильно, как ты его, то сигнал, который ты посылаешь, останется не только не отвеченным, но и даже попросту не полученным. Кричишь в пустоту, пытаясь достучаться до избранника, в ответ получая молчание. Лишь немногие отваживаются на штурм неприступного сердца, но всякий раз терпят поражение, облитые обжигающей волной позора, словно кипящим маслом.
Но если Купидон был милосерден, и счастье любить взаимно выпало на твою долю, все внешние проблемы и заботы будут забыты или отброшены на второй план, а во всем мире будет существовать лишь один-единственный человек, испытывающий к тебе такие же сильные чувства, как и ты к нему. И сейчас всегда холодному, всегда молчаливому одиночке-Вашу хотелось кричать, кричать что есть силы, поведать всему миру о своей взаимной любви, потрясающем чувстве, которое – слава Богам! – довелось испытать ему.
С каждой минутой движения Китая становились все более раскованными и напористыми, на поверхности его глаз, словно игристое вино, плескалась страсть, а чуть глубже, если заглянуть под ее бурлящий поток, мягким светом лучилась любовь. Не оставалось решительно никаких сомнений, что эти чувства взаимны, что любовник не отдается внезапному наплыву чувств, пробуждающих желание, которому невозможно противостоять.
И даже то, как нерешительно и смущенно Яо сомкнул руки на собственном пахе, когда движением руки Ваш лишил его последней одежды, не могло позволить Вашу разглядеть в любовнике лишь изящного женоподобного юношу, каким видели его многие. Внезапное осознание резко нахлынуло на него: ведь перед ним мужчина, а не девушка, которую можно без лишних выяснений отношений уложить на спину. Вдруг он не захочет быть снизу, а потребует уважения к собственной личности и сам заставит Ваша впустить его в себя?
Швейцария замер, закусив губу и устремив задумчивый взгляд на любовника. Если он хочет Яо, он должен будет считаться с ним и его желаниями, даже если это означает, что ему придется позабыть о гордости и раздвинуть ноги перед ним?
Нет, нет! Он вообще только недавно окончательно убедился в своей бисексуальности, да еще и позволить любовнику самым наглым образом хозяйничать внутри своего тела?...  Нет, скорее всего, Китай тоже понимает это. И он позволит Вашу взять себя, Швейцария видел это в его взгляде, устремленном прямо ему в глаза.
Внезапно Ваш почувствовал прикосновение бархатистой кожи рук к собственным щекам, осознав, что, любуясь прекрасными глубокими глазами любимого, он совершенно не обратил внимания на то, что делает он сам. Едва коснувшись лица, руки Яо скользнули вниз, пробежавшись по плечам, ощупывая грудь. Прикосновение к соскам заставило горячую волну наслаждения прокатиться ниже живота, а новые, более уверенные и развязные жесты давали повод выгибаться в такт движениям пальцев, требуя большего. Внезапная жажда со всей силы захлестнула сознание, полностью утягивая в свои объятия. Хотелось большего! Хотелось поскорее покончить с прелюдией и приступить к кульминации, даже если переход будет резким, а не плавным. Желание вскипело с удвоенной силой, когда Ваш почувствовал, что любовник считает так же. Его руки убрались с груди, скользнув вниз, ощупывая пресс с явно ощущавшейся нерешительностью в движениях, словно они были лишь предлогом к переходу к более решительным действиям. Ощущение таких нежных, таких любящих прикосновений закружило голову, опьяняя, словно дорогой алкоголь. Нет, пожалуй, это не то сравнение, которое может описать всю феерию чувств, весь водопад эмоций, пробудившихся в нем, едва признание в любви коснулось его слуха, чужие губы – его губ, а руки – его тела. Швейцария подался вперед, сам охотно подставляясь под нежные ласки и блаженно закрыв глаза, в то время как его губы тронула легкая улыбка, слишком искренняя, чтобы ее стоило скрывать. Едва он позволил наслаждению полностью завладеть им, размягчая сознание  и убирая на задний план все, что ранее его заботило, как внезапно рука Китая резко спустилась вниз, ниже живота, пока не достигла цели. Прикосновение к паху заставило мелкую дрожь пробежать по всему телу швейцарца, а уверенность, с которой любовник принялся ласкать его теперь уже в гораздо более пикантном месте, заставила невольно присвистнуть про себя, осознавая, что его намерения вполне серьезны. Однако же, если ласка торса и сосков была возбуждающей, то прикосновения к пульсирующей плоти, пусть даже и скрытой плотной тканью брюк, заставляли выгибаться навстречу, сжав зубы и беззвучно постанывая от удовольствия. Ваш ощущал, что с каждым подобным прикосновением, с каждым мгновением, когда Яо слегка сжимал его, неудержимое желание возрастает в нем еще больше, и, если не выпустить его наружу сейчас, потом сдерживаться станет гораздо труднее. Хотелось повалить любовника на темные атласные простыни и с безумной остервенелостью покрыть его тело сотней поцелуев, укусов и засосов, чтобы каждый раз, глядя на них, он вспоминал, что принадлежит кому-то. Хотелось войти в него, насыщая своей любовью и страстью, оставить частичку себя глубоко в нем, внимательно изучить его тело, прикоснувшись к каждой его клеточке, оставить нежный поцелуй на каждом сантиметре его кожи…
Едва подобная мысль возникла в нем, Ваш понял, что дальше сдерживаться больше нельзя. Мягко выбравшись из объятий любимого, он одарил его нежным любящим взглядом, приподнимаясь на кровати и, наконец, вставая на обе ноги, словно пытаясь растянуть прелюдию немного подольше, все еще оставаясь слишком нетвердым, чтобы переступать к более решительным действиям.
«Все-таки так и правда нечестно.»
Все еще медленно, он начал раздеваться. Он вряд ли был столь же изящен и грациозен, каким был Китай, стоящий у окна и скидывающий с плеч мягкие шелка – но подобные движения и не были его целью. Нарочито медленно расстегивая ремень брюк, Ваш с удовольствием убедился, что взгляд Яо все еще прикован к нему, и решительно стянул с себя штаны, откладывая их в сторону, к остальной одежде. Но и этого было недостаточно. Подцепив пальцем резинку белья, Швейцария все так же неспешно приспуская его вниз по бедру, словно не решаясь обнажать собственное и без того уже слишком приковывающее к себе внимание достоинство. Чуть улыбнувшись вновь, Ваш заглянул в глаза Китаю, будто желая задать вопрос «ну что? Не передумал еще?». Но ответ на него был известен ему заранее.
Решительно отбросив последнюю одежду, скрывавшую его тело от посторонних взглядов, и представ перед любовником абсолютно обнаженным, Ваш слегка отклонился в сторону, открывая лучший вид на себя и, словно с легкой насмешкой в выражении глаз, любуясь любовником, изучая каждый изящный изгиб его тела, каждую деталь, стараясь запечатлеть их в памяти настолько долго, насколько она позволит…
А дальше? А дальше он уже не мог до конца осознать, что делает. Страсть, которую Швейцария старательно запрятал в глубины сознания, наконец дала о себе знать. Так и не дав Китаю налюбоваться на себя, он резко бросился на него, повалив на атласные простыни и нависая сверху, не отрывая взгляда от глубины его прекрасных карих, подобно меди, глаз. Проведя рукой по хрупкому телу, Швейцария припал губами к нежной шее, проходя языком сверху вниз, очерчивая контур ключиц, скользя по груди, обвивая языком соски, спускаясь по животу, облизывая бедра и бока и, наконец, проходя по краснеющей головке, вновь обращая к лицу Яо взгляд, наполненный легкой, почти незаметной и лишь наигранной усмешкой. Сомкнув руку на его пахе и сжимая пальцами ствол, Ваш поднялся выше, и теперь его целью были губы – такие притягивающие, манящие, такие желанные.
И на этот раз поцелуй был гораздо горячее, чем раньше, и неудержимая страсть, с которой Ваш впился в губы любовника, словно подводила итог всем недосказанностям, резко предъявляя свои права на владение желанным телом.

0

22

А за окном дул ветер.
Ван отчетливо слышал, как на улице снег бился в стекло, как сотрясались оконные рамы, и, кажется, даже мог различить, как звонко трещал лютый мороз. На жалкие мгновения ему даже показалось, что суровый холод пробирает до костей и здесь, в спальне, в последнем оплоте тепла и жизни, и что его хрупкое, обнаженное тело жалобно содрогается от непосильной борьбы с температурой, которой маленькое, немолодое сердце просто не может не уступить, но Яо очень скоро понял, что это было  лишь секундное наваждение. Жарко.
Он лежал, крепко сжав в тонких пальцах шелковистые простыни и слегка выгнувшись в спине, выпятив грудь, словно подставляя ее под горячие поцелуи. Самый прекрасный, самый родной его человек стоял над ним, выпрямившись в полный рост, и медленно раздевался.
Китай наблюдал за тем, как по сильному телу Швейцарии медленно скатывается одежда, как слой за слоем открывается самое сокровенное и таинственное, что есть в его существе. То, что он скрывает. То, что, должно быть, дозволено видеть одному лишь Китаю. То, что станет доказательством их взаимной любви и взаимной же горячей страсти. Сильнейшее и ярчайшее выражение истинного чувства.
Союз, слияние двух тел и душ. Высшая степень единения, когда их необузданные существа превратятся в одно, трепещущее от жара, их сердца и разумы сплотит сильнейшая духовная связь – все это ждало его сегодня, сейчас, в этой комнате и в этот час, в эту холодную, ненастную ночь, начавшуюся с того, что маленький серый самолет не устремился в мутное небо. Судьба.
Ваш раздевался. Жестокий человек, он делал это настолько медленно, что Вана буквально трясло от нетерпения и недовольства. Китай пожирал глазами его стройное, мужское, мужественное  тело, сильные, крепкие бедра, и ту горячую выпуклость на белье. Китай понимал, что его терпения хватит ненадолго, что сейчас он желал не эстетического любования красивым телом – а обладания им, ощущения его пожара глубоко в своем нутре, его влажных, грубых поцелуев на теле, и его сладкого стона в воздухе – и если все пойдет хорошо, то Яо еще насмотрится на его восхитительное тело, и вдоволь повисит на мускулистых руках. Ведь так, Ваш, ару ка?..
Ван не помнил в своей жизни такого огня, какой терзал его сейчас. Не помнил, чтобы его плоть так наливалась кровью, что начинала глухо болеть, а бедра сами по себе взметались над постелью, не терпя промедления, не желая и думать о промедлении, ненавидя того человека, что так медленно избавлялся от последней одежды, заставляя скованное страстью тело ждать.
Но все случается, рано или поздно. Китай невольно проследил глазами за полетом белья, но быстро снова уставился на его плоть. Его большую, сильную, пульсирующую плоть, которую он очень, очень скоро ощутит внутри себя. Эйфория. Восторг. Жара.
На каком-то научном форуме Яо однажды услышал, что ученые изобрели контактные линзы, в которые был встроен маленький фотоаппарат. Тогда Китай посмеялся – да кому и зачем такая ерунда нужна, ару? – но сейчас он вдруг понял. Черт возьми, да ведь он бы отдал все свои шелка и украшения только за то, чтобы иметь возможность запечатлеть прекрасное тело любовника, нет, возлюбленного, и увезти его с собой, в маленькую европейскую страну и в Китай, и в Японию, и в чертово Зимбабве – куда угодно, но чтобы маленькая фотокарточка, запечатлевшая самого прекрасного человека в мире, всегда была с ним. Он отдал бы душу за то, чтобы иметь возможность хотя бы изредка снова видеть эти налитые желанием глаза, на самой глубине которых теплилась такая нежность, на какую не способен обычный человек.
Ведь они не люди.
Ведь они большее, гораздо большее.
Они большее, чем большинство сидящих с ними в одной клетке.
Они – влюбленные. Они любящие.
Ван жалобно вскрикнул, когда губы любовника снова скользнули по его телу. Хватит. Хватит прелюдии, хватит ласк, хватит поцелуев. У них будет еще целое утро, целая неделя, месяц, вечность! У них будет не одна тысяча лет. Китай был уверен в этом, Китай чувствовал это, Китай верил в это.
Китай хотел этого.
Он призывно раскинул ноги и подался пахом вперед, когда Ваш дотронулся губами до напряженного члена, но жестокий человек предпочел продлить сладкую негу и увлек Вана в поцелуй. Яо отвечал, неловко, совершенно случайно впиваясь зубами в язык, и стонал, стонал прямо в поцелуй, не сдерживая голос, одурманиваясь собственными криками, и запахом Швейцарии, таким горьким, сильным, мужским и взрослым – и таким родным.
Впившись руками в его обнаженную спину, Поднебесный невольно дернулся, и совершил несколько неловких движений, трясь пахом о живот любовника. Его плоть содрогалась, сочилась, а каждая мышца трепетала от легчайшего прикосновения – а уж прикосновениями любимый человек его обеспечивал сполна. Если бы Ван не был настроен на действительно серьезный итог этого вечера, он кончил бы просто от соприкосновения их членов. И как постыдно различался размер!..
Ван страдал. Совершенно внезапным стало осознание того, что так он не любил и не желал никогда за все свои четыре тысячи лет. Никогда ранее Швейцария не был так красив, впрочем, вообще ни один человек не был так прекрасен, и ничья фигура не была такой желанной и сексуальной, как его складное тело. Сильное, страстное, напористое, молодое тело. Крупный, твердый, уверенный орган. Ох…
Перенеся руки на шею любимого, Ван крепко ее сжал, и, подтянувшись, попытался что-то прошептать на ухо любовника, но смог лишь жалобно застонать, не в состоянии управлять языком.
Низ живота саднило, мысли путались. По щеке скользнула одинокая слеза, свидетель того, что Китай был уже на пределе, а пошло раскинутые чуть ли не в шпагат ноги содрогнулись. Быстрее. Сильнее. Сейчас. Давай.
-Возьми меня, - Яо сам не мог бы сказать, было это членораздельно и понятно, или же Ваш при всем желании не смог бы различить слов. Фраза больше походила на стон, слабый крик, а цепкие, ловкие пальцы безумно скользили по сильному телу, не стесняясь ни хватать соски, ни сжимать ягодицы, ни легко скользить по самому главному месту. Как же жаль, что ничего не было видно!
Ван стонал. Ван желал. Ван дышал желанием и желанием жил. Он горел, пылал, как ведьма на костре инквизиции, и сгорал от этого огня, как пламенная орхидея, теплившаяся в узкой, раздираемой тяжелым дыханием груди. Для маленького, хрупкого Китая это было слишком – но эта боль, это желание, эта страсть были удивительно вкусны и сладки.
Ван желал, и руками и глазами пожирал своего любовника, а за окном по-прежнему дул ветер, и снег шумно ударялся о стекло. Там было холодно и сыро, одиноко и как-то дико скучно, бело и однообразно, не летали самолеты, и, казалось замерзла вся жизнь и все люди, не справившись с жестокой стихией, отдавшись холоду и льду – но здесь, в маленькой, едва освещенной слабым ночником комнате, сиял пожар, способный сжечь не одну Москву.
Горели два мужских сердца.

0


Вы здесь » Война Роз » Эпизодический отыгрыш » АС: shut up and let me into your life (Ахтунг! NC-17)


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно